В краю Сорни-най - [10]

Ничего утешительного. Две трети населения Австрии не видят никаких перспектив улучшения положения в новом году. Для страны характерны пессимизм и разочарование — к такому выводу пришли социологи Института рыночного и социального анализа (ИМАЗ) в Линце, проведя опрос общественного мнения по стране. Особую озабоченность своим будущим высказали ремесленники и крестьяне Австрии. 84 процента опрошенных этой категории лиц заявили, что новый год несет дальнейшее разорение и безработицу…

Память опять возвращает меня в детство. Шла Великая Отечественная война… Мы идем по узкой таежной тропе. Громадные кедры, пихты, ели стоят, будто схватившись за руки, охраняя угрюмую тишину леса. Лишь ветер иногда пробежится по вершинам деревьев. А так — ни птицы, ни зверя. И мы на грани голодной смерти. Об этом говорил дедушка. Вчера и сегодня говорил. Поэтому жители нашей маленькой деревушки решили пойти на «святое место» — к капищу таежных богов.

Рядом с тропинкой зияли глубокие ямы, заросшие ельником, травой, мхами, из ям торчали колья, какие-то острые железяки на древках…

— Осторожно! Самострелы! — сказал кто-то. — Может, еще не сгнили.

Тропинка, по которой было так страшно идти, выскочила к светлой полянке. Посреди нее стояла лиственница. Она была высокой, будто и на самом деле упиралась в небо. Так говорят в сказках про высокое дерево. Эта лиственница, действительно, казалась сказочной. Такая толстая — только вдвоем и обхватишь. На ветвях, похожих на корявые руки великана, висели рога оленей, и черепа лошадей, и какие-то чаши, и стрелы с поржавевшими железными наконечниками, и истлевшие лоскутья шкур и тканей. На вершине дерева что-то чернело.

— Это гнездо, — сказал мне дедушка. — Его свила орлица.

Орлица — птица вещая. И дерево, на котором она вьет гнездо, священное.

Некоторые узоры на стволе мне показались знакомыми. Я их видел на «говорящих дощечках» дедушки. Дедушка пытался научить меня читать эти знаки, как школьники читают книгу. Грубо вырубленные линии напоминали лягушку. Это был собственный знак другого старика — давнего приятеля дедушки, который жил в соседней избушке. На лодке-калданке был вырезан этот знак, и на весле, и на топоре. Говорят, его род произошел от лягушки. А мы — от медведя. На лиственнице немало изображений медвежьих лап. Значит, наш род был когда-то немаленьким. Такая пятипалая лапа вырезана и на прикладе старой ржавой берданки с кремнем и пороховницей. Это дедушкино ружье лежало рядом с чучелом медвежьей головы в священном углу чердака. Летели по стволу и крылатые рога лося. И маленький тетерев сидел, склонив набок голову. Скакал соболь, смотрело круглое солнце, плыла щука, выставив вперед зубастую челюсть.

— Это подписи людей, — объяснили мне старшие. — Много народу побывало у этого священного дерева. Разные люди. У каждого своя подпись.

Это было большое жертвенное дерево, про которое я не раз уже слышал от дедушки. И, застыв перед деревом, как перед богом, он бормотал:

— Расти, живи, священное дерево, на вершине которого большая-большая птица свила большое гнездо. Есть гнездо — птенцы будут. Есть птенцы — птицы будут. Если птица кричит — значит, зверь где-то рядом. В таком лесу бить зверя и птицу можно лишь в год большой нужды и горя. Год нужды и горя наступил. Сыновья земли проливают на фронте кровь. Ловушки женщин пустые. Священный дух тайги, услышь молящихся, оживи леса и реки, наполни добычей ловушки наших слабых женщин…

Потом разожгли костер. Принесли в жертву петуха. Его кровью намазали и ветки этой лиственницы, и рты страшных деревянных идолов, стоявших, как немые стражи, вокруг поляны. Я сидел у костра, и мне казалось, что огонь смотрит на меня своими горящими глазами. И боялся даже шелохнуться.

А ночью мне приснилось капище — избушка на четырех ножках, где сидели таежные боги, разнаряженные в меха и сукна. Они смотрели на меня холодными пуговками глаз. И дерево казалось богом… Кто же я? Мне было жутко…

А утром мама пела песни в лесу. Пела громко и радостно. А дятел подыгрывал ей, стуча острым клювом по дереву, как по струнам санквалтапа[2]. И дерево звенело весело и задорно. Глухарь токовал, как будто подпевал. И рябчик насвистывал в лад этой музыке. Веселая музыка плыла по тайге, где недавно мне почудились хмурые боги.

— А где боги? — спросил я маму, удивляясь, что в лесу она совсем не боится.

— Какие боги?

— Священные деревья, капище, камни…

— Они живут, и мы живем. У каждого своя жизнь. Если будешь хорошим, никто тебя не заметит. Не тронет тебя даже медведь.

И понятно было мне это. И не понятно было мне это…

Я знаю, что такое голод. Но то было во время войны. Я видел, как поклонялись люди идолам. Но то были неграмотные, суеверные люди. Мне совсем недавно казалось, что научи всех людей грамоте, вооружи их знанием, которое накопило человечество, и исчезнут не только идолы, идолопоклонники, суеверие и темнота, но и не будет на земле больше голода, войн, болезней. Может, это совсем не так просто?!

Простыми были мои шаги. Время осветило их своим добрым светом.

Помню осень. Ту волшебную осень, когда из мира дедушкиных сказов я сделал шаг в иной мир.