В краю мангров - [2]
Но автор не историк и не социолог, а натуралист. Поэтому не удивительно, что многое в этой главе звучит несколько наивно. Это относится, например, к объяснению Далем причины поражения феодальной Испании в ее борьбе с Англией и Нидерландами.
Вряд ли заслуживают таких лестных эпитетов английские пираты Дрейк и Рейли, которые в действительности по жестокости и корыстолюбию не уступали испанским колонизаторам.
Однако все это имеет второстепенное значение. Главный герой книги Георга Даля — природа, а в изображении ее автор не допустил ни крупицы фальши. Можно надеяться, что книга «В краю мангров» будет оценена у нас по достоинству. Она этого, несомненно, заслуживает.
В. Е. Флинт
Искристая ночь
Тихо отворяю дверь и выхожу на пыльную, заросшую сорняком деревенскую площадь. Половина первого. Ночь безлунная, зато звезд на небе видимо-невидимо.
Мимо проносится сова, из очковых, со светлым оперением. Промелькнула — и нет ее, словно и не было вовсе. Под альмендроном возле церкви мигает светлячок. Другой отвечает ему короткой вспышкой. И не видно их больше, погасли. Должно быть, встретились.
Спускаюсь к берегу. Под ногами мягкий морской песок, и ушах рокот волн. Длинные глянцевитые валы роняют свой гребень на песчаные отмели, и Карибское море вспыхивает бледно-зеленым пламенем.
Безлунная ночь — пора ночесветок.
Черным прямоугольником возникает передо мной домик Агустина с крышей из пальмовых листьев.
Стучусь.
— Вставай, пора!
— Си, сеньор, вой!
Через две минуты Агустин выходит.
— Буэнос диас, дон Хорхе! Дай-ка фонарик, пойду товарищей подниму.
Три-четыре раза в неделю мы вместе ловим рыбу. Невод мой, сам связал, лодку берем напрокат. Мои темнокожие помощники работают за половину улова. Вторая половина — хлеб насущный и кров мне и моей семье на время каникул. На преподавательском жалованье далеко не уедешь, к тому же его выдают с двухмесячным опозданием. Такой уж трудный выдался год.
Сажусь на бревно и закуриваю, ожидая ребят. Хоть бы все пришли. Если не хватит рук, не справиться нам с неводом.
Через полчаса моя артель в сборе: Агустин, Хуанчо, Блас и Бальдуин. В темноте я вижу только рубахи да брюки, словно наполненные сгустками тропической ночи. Если бы не светлая одежда, людей и вовсе не разглядишь.
Трое несут невод, у четвертого на плече покачиваются шесты и весла. Лодка стоит на берегу как раз за чертой прилива.
Это самая настоящая чалупа. Ее выдолбили из ствола огромной сейбы и нарастили борт в одну доску. Хорошая лодка, на ней можно идти и на веслах, и под парусами, и с шестом; именно такая нужна здесь, в открытом мелком заливе у Толу.
На катках из кокосовой пальмы спускаем чалупу к воде, среднюю банку убираем и кладем на дно невод. В лодке для каждой вещи — от шестов до гарпуна и черпалки — есть свое место. На одном шесте насажен длинный четырехугольный железный наконечник с шипами, им можно бить акул.
Входим в воду. Теперь чалупа на плаву, и Бальдуин швыряет катки на берег. Еще несколько шагов — и вода по колено, можно забираться в лодку. Мои друзья занимают свои места и налегают на шесты; я поправляю на поясе нож и фонарь и усаживаюсь на невод.
Нос чалупы вспахивает желто-зеленый огонь, жидкое пламя стекает вниз по шестам. На фоне звезд четко выделяется темный торс Агустина, и видно, как вздуваются мускулы его обнаженных рук и плеч.
Мы прошли прибой, и ритм налажен — четырнадцать толчков в минуту. Ребята могут идти так часами, спокойно и ровно; их движения размеренны, как дыхание спящего. С шестами идешь быстрее, чем на веслах, поэтому мы придерживаемся мелководья. Вдоль берега километр за километром тянутся кокосовые пальмы, обозначая рубеж между морем и болотистой равниной.
Смотрю вниз на море, смотрю вверх на небо, и цепочка минут размыкается. Как раз за головой Агустина Южный Крест. Косо сечет небо широкая золотая лента Млечного Пути. На горизонте, над морской дымкой, которой окутан мыс Сан-Бернардо, мерцает маленькая звездочка, которую легко найти, если мысленно провести прямую через задние лапы Большой Медведицы. На нее-то мы и правим. Но здесь все иначе, и это не Полярная звезда, а трепетное световое пятнышко, золотистая дырочка во вселенной, окошко в бесконечность.
С берега повеял легкий ветерок. Он пахнет кокосовой пальмой и тамариндом, он доносит пение цикад — нежное, едва уловимое, на грани регистра, который может уловить наше ухо, вроде писка летучих мышей или звездной песни стрижей.
Крохотные огоньки мелькают под пальмами и на опушке мангрового болота — будто танец с факелами или бал метеоритов в миниатюре. Это светлячки, то есть всего-навсего жуки. Но мне это совершенно безразлично, важно то, что их свет перебрасывает мостик между светящимся морем и звездами.
Идем дальше сквозь синий мрак, а в небе, в море, в лесу роятся, переливаются искры, и светящаяся клетка равна далекой туманности, потому что для меня сейчас не существует ни времени, ни пространства.
Пронзительно свистя, пролетают утки. Их не видно, мы только слышим их, и трудно определить, с какой стороны звук.
— Писингу, — говорит Блас.
Я знаю, что он прав. Но для меня это не древесные утки, а голоса из космической бездны, бестелесные голоса, летящие в бесконечности.
