В краю лесов - [122]

— Но зато сейчас я могу, положа руку на сердце, сказать, что люблю тебя больше их всех, вместе взятых. Чего ты сказать не можешь.

— Мне очень жаль, но, боюсь, действительно не могу, — вздохнула Грейс.

— А сможешь ли когда-нибудь, Грейс? Вот что для меня сейчас самое важное. — Он внимательно посмотрел ей в лицо, уже смутно белеющее в сумерках, точно читал в нем приговор себе. — Ну, сжалься надо мной, скажи хоть, что постараешься.

— Снова полюбить тебя?

— Да, если сможешь.

— Я не знаю, что ответить тебе, — растерянно проговорила Грейс. И она в самом деле не знала. — А ты обещаешь мне, что не будешь требовать, чтобы я виделась с тобой?

— Обещаю. Впрочем, я ведь тебе уже обещал. Или я в чем-нибудь невольно провинился перед тобой и ты усомнилась в моих добрых намерениях?

Грейс должна была признать, что Фитцпирс ни в чем перед ней не провинился.

— Тогда я думаю, что сердцу твоему пора вернуться домой. Слишком уж оно загостилось в подземном царстве, — печально пошутил Фитцпирс.

Грейс едва заметно покачала головой.

— Я постараюсь думать о тебе чаще, — тихо произнесла она. — Если смогу.

Фитцпирс вынужден был пока довольствоваться этим.

— Когда мы опять встретимся? — спросил он.

— Как было условлено, через две недели.

— Ладно, пусть через две.

— По крайней мере, на этот раз. А как будет впредь, скажу тебе, когда встретимся.

— Хорошо, хорошо. Но я все-таки буду приходить сюда чаще, чтобы взглянуть на твое окно.

— Это уж как хочешь. До свидания.

— Прибавь «мой Эдрид».

Грейс, казалось, была готова выговорить эти слова, но передумала и, воскликнув: «Нет, нет, не могу», — скользнула в кусты живой изгороди и исчезла из вида.

Фитцпирс не преувеличивал, когда говорил, что усадьба Мелбери как магнит притягивает его. Но заставить Грейс капитулировать ему все не удавалось; они по-прежнему встречались через две недели, — так того требовала Грейс, хотя в назначенный срок она появлялась неукоснительно. Весна давно уже трудилась в лесу и садах, а встречи Фитцпирса с Грейс, хотя число их увеличилось, почти ничем не отличались от первого свидания.

Усадьба Тенгсов — небольшой сад с домом, в котором жили отец с сыном и его молодая жена, — примыкала сбоку к усадьбе лесоторговца; окончив работу у Мелбери, Тим в сумерки часто уходил в небольшую беседку в дальнем углу сада, где любил выкурить вечернюю трубку; и он не раз видел на тропе за живой изгородью Фитцпирса, который шел обычно не спеша, задумавшись, время от времени бросая пристальные взгляды в сторону сада, мимо которого проходил; ибо Фитцпирс вовсе не торопился покинуть место, ставшее для него таким притягательным, и все ходил и ходил туда и обратно, надеясь увидать ту, которую так страстно мечтал прижать к груди.

Мало-помалу Тим стал задумываться над этими частыми появлениями Фитцпирса в вечерний час на задах его усадьбы. Он, в простоте душевной, не мог представить себе, что сердце Фитцпирса вновь загорелось любовью к Грейс: та утонченность чувств, которая видит глубочайшее, почти эстетическое наслаждение в страстном поклонении женщине, когда-то брошенной, была для молодого дровосека чистым абсурдом. Мистер Фитцпирс и его жена давно расстались, и, конечно, никакой любви между ними быть не могло. Другое дело его Сьюк. После той памятной встречи в день свадьбы, уступив его настойчивости, она с раскаянием призналась ему в своих прошлых грехах. Теперь же, сопоставив это признание с необъяснимым появлением Фитцпирса в Хинтоке, Тим пришел к выводу, что Фитцпирс приезжает сюда не иначе как для свиданий со Сьюк, перебравшейся под крышу супруга. Тим утешал себя только тем, что пароход, который увезет их в Новую Зеландию, отплывает через месяц; и уж тогда Сьюк никогда в жизни больше не увидит Фитцпирса.

Месяц прошел быстро, наступил наконец и последний вечер. Тим вместе со Сьюк, после целого дня сборов и приготовлений, отдыхали в комнатке, отведенной отцом Тима для молодых. В углу громоздились упакованные и перевязанные веревками ящики, — самый большой, которому надлежало ехать в трюме, был отправлен несколько дней назад. Сьюк стояла возле камина и смотрела на огонь, освещавший ее красивое лицо и фигуру; Тим сидел в углу, последний раз созерцая стены отцовского дома, по которым, как и по его лицу, прыгали сейчас отсветы каминного огня.

Тим Тенгс чувствовал себя очень несчастным. Предстоящее путешествие отрывало его от отца: старик Тенгс ни под каким видом не соглашался покинуть Хинток; и если бы не забота о репутации Сьюк и его собственном честном имени, он бы сейчас, в последнюю минуту, все распаковал и никуда не поехал. Тим заметил, что жена его в этот вечер чем-то возбуждена, не находит себе места и настроение у нее невеселое.

— Тебе не хочется уезжать, Сьюк? — спросил он жену.

Сьюк невольно вздохнула.

— Не знаю, наверное, не хочется, — ответила она. — Всегда так бывает, когда расстаешься насовсем.

— Но ты-то ведь не родилась в Хинтоке, как я.

— Ну и что же!

— А по-моему, ты не хочешь ехать, потому что здесь остается один человек.

— Кто это тебе сказал?

— Я сам все вижу. У меня есть глаза и есть уши. Слушай, Сьюк, я очень рад, что увожу тебя отсюда. В чужих краях мне все равно, чьими объедками питаться. А вот дома — другое дело.