В координатах мифа - [48]

Пройдет и она, лабиринтом извилистых улиц.

Не свойственно

Я просто чувствую тебя —

Ты как песок сквозь пальцы.

И все. Лишь середина ноября

Заставила меня смеяться.

Задумаюсь всерьез, так необычно,

Вопрос – ответ, ответ – вопрос,

Повисло в воздухе. Привычно.

И кто-то запятую перенес.

Александр Перчиков Израиль, г. Бейт Шемеш

© Перчиков Александр, 2016

«Качался дождь в ветвях, как обезьяна…»

Качался дождь в ветвях, как обезьяна,

Висел на проводах, стучался в дом,

И мир был совершенен, без изъяна,

Так чист и свеж, что верилось с трудом.

И не хотелось ни борьбы, ни спора,

Лишь только б дождь за окнами стучал,

Лишь только б звук, нет, отзвук разговора

Иной судьбы начало означал.

Мне нравится его повадка лисья —

Как старый маг, рожденный из воды,

Он тронет кистью фонари и листья

И в ночь уйдет и смоет все следы.

Он нам сквозь сон протягивает руку,

Лишь мы и дождь на свете – ну и пусть.

Я расставаний горькую науку

Давно учу, как рифмы. Наизусть.

«Вечереет. Я с ярмарки еду…»

Вечереет. Я с ярмарки еду,

Свет осенний струится с небес,

А на небо по лунному следу

Уплывают дорога и лес.

Перепуталось все, все смешалось,

Ветви сосен дрожат на весу, —

Сколько мне еще ехать осталось?

Посчитай-ка, кукушка в лесу.

Сколько праздников, сколько печали,

Отыщу ли потерянный след,

Встречу тех ли, с кем был я вначале? —

Но ни звука, ни звука в ответ…

Так и еду я, бросив поводья…

Правды нету в земных голосах…

А созвездий тяжелые гроздья,

Будто стрелки в небесных часах.

«Я праздники считаю по старинке…»

Я праздники считаю по старинке,

Из детского беру календаря.

Я не забыл, как падают снежинки

В раскрытые ладони января.

Цветных гирлянд мерцание живое,

И этот миг, когда из мишуры,

Как обещанье чуда, в свежей хвое

Являются волшебные шары.

Но плыли мы путем своим окольным,

Подвластны тяге к перемене мест.

Вдали растаял звоном колокольным

Почти забытый русский благовест.

Здесь праздники иные на примете,

Явившиеся исподволь, как сон,

Они глядят из глубины столетий

И вложены в спирали хромосом.

Одни из них суровы, будто судьи,

В других – преданий каменная нить,

Что вплетена навеки в наши судьбы,

И с ними нас нельзя разъединить.

Все праздники, что есть у нас на свете,

Пусть продолжают петь и ворожить.

Мне дороги и близки те и эти,

И самый главный праздник – просто жить.

«А так хотелось быть, а не казаться…»

А так хотелось быть, а не казаться,

В рассветный час руки твоей касаться

И окунаться в облако волос,

И чтоб спросили утром – Как спалось? —

Закрыть глаза и в детстве оказаться.

И так хотелось жить не по науке,

А впитывая запахи и звуки

И смыслов расплетая кружева,

Когда уже не верится в слова —

Лишь в то, что говорят глаза и руки.

Давай не будем подводить итоги —

Еще не все проверены дороги,

Еще не все умчались поезда

В тот час, когда вечерняя звезда,

Как поздний гость, застыла на пороге.

От воздуха пьянящего хмелея,

Мы сделаемся проще и смелее,

Душою ощущая, что не зря

Учились жить, о прошлом не жалея,

Как озеро. Как темная аллея.

Как снегири на фоне января.

Олег Дэймор (Зятенков) г. Санкт-Петербург

© Зятенков Олег, 2016

Алепо. Одиночество

«…раз в месяц жертвуйте ей мальчика – она отстанет».

«Да где ж ее найти? – охнули мужи. – Куда дитя вести-то?»

«В пещеру близ Тевмеса», – указал прорицатель.

Олди Г. Л., «Внук Персея»

Ребенок совсем, доведут до пещеры —

Замурзан, дрожит —

А сами уходят, оскалясь, ощерясь —

Плодиться и жить.

Слежу из кустов, пробегает по телу

Желания дрожь: —

Мой неоперившийся жертвенный эрот,

Хоть ты не уйдешь…

Обуглятся листья на смокве высокой

От взмаха хвоста, —

Я буду, как осень, рябиновым соком

Горчить на устах.

Я пламя-лисица, Беотии пламя,

Хэй, Эвое, Вакх!

Я рядом ложусь – и птенцом между нами

Проклюнется страх…

Страх бьется нелепой всполошенной птицей,

Царапнет висок.

А мальчик боится, он только боится

И прячет лицо,

И тело покрыто гусиною кожей

С чужого плеча, —

Становятся мальчики их все моложе,

Но так же молчат…

Из жизни нарисованных кошек. № 3

К.

Таблеткой активированного угля на стене…

На белом листе стены черной таблеткой

Рисую кота, зыбкого, как в полусне:

Когда видишь ветку и думаешь: «Ветка»,

Когда видишь дом и думаешь: «Это дом», —

Но это совсем не дом и совсем не ветка…

И ты в метро продираешь глаза с трудом

И подслеповато щуришься на соседку

Напротив… Отвлекся. Я рисую кота:

Штрихую по шерстке, выгну дугою спину.

И хвост в движении на половину листа

Стены. На добрую его половину

Рисую… А на половине злой

Ворчит соседка, сморщась в оконной раме.

Мой кот, суеверно-черный и расписной

По черному черным на белой плоскости замер.

Так вот, если взять и брызнуть в кота водой —

Он зашипит всем своим нарисованным телом?

Спрыгнет вниз?

Или к вечеру дворник седой

Мой рисунок закрасит из пульверизатора мелом…

Осень. Тигренок в парке

L.

А листья рыжие, как полоски;

Полоски – тени от черных веток.

Тигренок выпуклый, листик – плоский,

И вот он рядом, и вот он «где-то»,

Где можно в кроне таиться, даже

Средь голых веток в закатном небе,

И можно прятаться в персонажах,

Которых выдумал Эндрю Вэббер[12].

Тигренок в кленах, тебе знакомо,

Как ставить лапы на ветке тонкой?

…Твой грим тигриный мы смыли дома,

Но ты остался собой, тигренком…

Зверек поперек

С.

Под большой дубовой веткой,

За развилкой двух дорог