В конце концов - [27]

Эти мысли Лея сформулированы письменно. Эти его мечты были потом доведены до сведения печати. Он даже обратился с особым посланием к Генри Форду младшему, зная, что сей автомобильный магнат сочувственно относится к нацизму. Он выразил готовность ознакомить Форда с опытом сооружения заводов «Фольксваген», с широким привлечением средств населения к строительству автомобильных гигантов и выражал надежду, что он, Лей, может оказаться Форду очень полезным, если тот захочет использовать немецкий опыт.

Словом, сам протрезвившись, Роберт Лей довольно трезво оценивал поведение американской администрации в Германии, был полон надежд уйти от ответственности и даже сохранить за собой, под крылышком американцев, достойное место в элите послевоенной Германии. Но он был слишком известной, слишком одиозной и слишком ненавидимой фигурой.

И вот ему предъявляют для ознакомления обвинительное заключение по делу главных военных преступников, среди которых значился и он, Роберт Лей. В настроении этого трезвенника поневоле происходит резкий перелом. Он то впадает в прострацию, то начинает метаться по камере. То вдруг бросается на колени и принимается молиться на унитаз за неимением креста. Наконец, примерно за месяц до начала процесса, ночью между ним и часовым происходит последний диалог:

— Эй, вы почему не спите, доктор Лей?

В ответ часовой слышит неясное бормотание: «Они не дают мне спать, эти остарбейтер, эти евреи… Их же нет, они мертвы. Так почему же они тут, в камере?»

Часовой пожал плечами и пошел по коридору. Когда он снова заглянул в глазок двери, то увидел, что Лей, как ему показалось, сидит на рундуке, наклонившись вперед. Успокоившись, часовой снова двинулся в обход. Когда очередь дошла до камеры Лея, он увидел его неподвижным в той же позе. Обеспокоенный солдат позвал офицера, и они вошли в камеру. Лей висел над стульчаком в петле, скрученной из полос разорванной простыни. Вся эта история довольно широко прошла по страницам печати и особого интереса не представляла. Но тюрьму посмотреть хотелось, и я, не желая, однако, быть назойливым, только озабоченно спросил полковника Эндрюса:

— Вы не опасаетесь, что кто-то из подсудимых захочет воспользоваться опытом доктора Лея?

— О, нет. Сейчас это исключено. Вы сами в этом убедитесь.

Хорват уже пришел. Высокий, черноволосый парень, на котором ладная форма 1-й американской дивизии сидит как-то особенно красиво. По массивным коридорам идем в тюрьму. Несколько раз на дверях гремят какие-то замки, часовые спрашивают пропуск. Наконец мы в главном зале этой тюрьмы, которая стала последним убежищем тех, кто мечтал и не только мечтал, но и планировал простереть понятие «немецкое жизненное пространство» на все пять континентов Земли. Тюрьма трехэтажная. На верхних этажах двери камер выходят на железные галереи. Но сейчас в этой тюрьме занят лишь нижний этаж. Взглянув вдоль зала, я даже как-то растерялся — около каждой двери в полуоборот к ней стоял солдат и безотрывно глядел в глазок, вделанный в верхней половине двери. Две шеренги солдат, глядящих в стальные отверстия. Кроме того, к каждой двери пониже глазка была придвинута лампа с рассеивающим рефлектором, которая освещала все углы камеры.

Солдаты стояли буквально замерев и даже при появлении высшего тюремного начальства не отвели глаз от отверстий в двери.

— Ну что? Может кто-нибудь у меня отправиться вслед за Леем? — не без самодовольства произнес начальник тюрьмы.

— Действительно, довольно надежно.

— Я сам создал эту систему, — сказал полковник Эндрюс с гордостью изобретателя, осчастливившего человечество великим открытием. — Отличная система, не правда ли? Но это очень трудно стоять вот так, не отрывая глаз от отверстия. Мои ребята долго не выдерживают. Сменяют их трижды в час. Устанавливаем для них дополнительный отдых.

— А можно заглянуть в камеру?

— Пожалуйста.

Мы как раз остановились у двери № 1. На ней висела эмалированная табличка: «Г. Геринг». Полковник приказал часовому отступить. Я заглянул в волчок. Передо мной была квадратная глухая комната размером три на два с половиной метра. В глубине — койка, стул, столик. Справа — у двери — рукомойник и параша. «Второй наци» Германии сидел на койке в сапогах, в том же сером замшевом мундире и, поставив на стул крышку от алюминиевого котелка, что-то неторопливо ел из нее. На столике лежали какие-то бумаги, стояла женская фотография в рамке…

Гесс в вязаном свитере, в рубашке без воротничка что-то читал. Должно быть, услышав шум в коридоре, он поднял глаза. Наверное, именно такой взгляд бывает при приближении людей у волка, попавшего в капкан, — столько было в нем бессильной злобы… Заукель — этот страшный эсэсовский воротила, распоряжавшийся судьбами миллионов рабов, маленький, незначительный, перебирал на столе какие-то фотографии, любуясь то одной, то другой…

Глава морских корсаров гросс-адмирал Редер, отправивший на дно морское сотни мирных судов и множество торговых караванов, в теплом стариковском жилете и в подтяжках делал из бумаги петушка. Несколько таких петушков уже стояло на столике. Вид у адмирала был мирный, скучающий, как у пассажира, ожидавшего на вокзале запоздавший поезд.