В Киеве всё спокойно - [65]

‒ Вот и все твои заслуги. Как и у каждого из нас… ‒ и навсегда покинул квартиру сто шестнадцать.

Глава 17

В кармане халата Альбины что-то шевелилось.

Первое, о чем она подумала, ‒ у нее в доме поселился полтергейст! Полный бред. Еще немного и начнут мерещатся приведения. Это пульсировал в вибрационном режиме мобильный телефон. Альбина сообразила, что происходит, только после того как он принялся противно пищать по возрастающей. Все нет времени подобрать подходящую мелодию. Когда оно у меня будет? На дисплее обозначилось имя того, кто звонил.

— Это я, — очень тихо прозвучал в трубке голос Склянского.

«Мог бы и не говорить», ‒ с облегчением и радостью подумала Альбина. Этот телефон предназначен только для него, и они оба об этом знали.

— Я вас разыскивала. У вас неполадки с телефоном?

— Нет. Не мог до него добраться. Попал в больницу.

— В какой вы больнице?

— Октябрьская.

— Ни слова больше! Держитесь, я сейчас буду.

Октябрьская городская больница, в прошлом старейшая больница Киева имени Цесаревича Александра Александровича, располагалась на склонах летописного Клова. Альбина о ней читала в справочнике по достопримечательностям Киева. Она была открыта в 1875 году на средства, собранные жителями Киева, которые собирались ими в течение десяти лет. Стремительно шагая, Альбина неслась по бесконечно длинному коридору больницы. Какая-то санитарка с сердитыми воплями погналась за ней. Альбина остановилась и взглянула ей в глаза, у той сразу пропала охота орать. С бледного, на удивление похорошевшего лица, на нее глянули широко раскрытые глаза разъяренной Багиры. Душевные переживания укорачивают наши дни, но, быть может, только тогда мы и живем? Криво ухмыляясь, повелительница тряпок отступила.

Зеленые деньги универсальной отмычкой открывают любые двери. Дверь реанимационного отделения не исключение. Склянский лежал на функциональной кровати, прозрачная трубка капельницы заканчивалась иглой в его иссохшей, почти детской руке. Он очень изменился, черты лица заострились, серую кожу прорезали глубокие морщины, ввалившиеся глаза глядели страдальчески. Альбина впервые заметила, что перед ней лежит дряхлый старик. С усилием шевеля пепельными губами, он едва слышно прошептал:

— Простите, Your majesty[27]. Годы…

— Меньше слов, берегите силы. Время еще не пришло, в этот раз Ей ничего не достанется… Поверьте, я вам ручаюсь, — твердо сказала Альбина.

Склянский хотел кивнуть и не смог. В знак согласия слегка прикрыл глаза. Он силился ей что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил губами. На экране, стоящего возле кровати монитора, сильно упростился рисунок кардиограммы, пронзительно начал пищать зуммер. К Склянскому неторопливо подошел врач, его лицо закрывала белая маска. Он что-то коротко сказал медсестре, та открыла сейф, достала оттуда флакон и набрав в шприц прозрачную жидкость, ввела ее в резиновую манжетку капельницы. Зуммер умолк. Врач ушел.

Альбину покоробило безразличие персонала, хотя она и понимала, что это результат опыта помноженного на компетентность, но от этого было не легче. Склянский спал, его дыхание было спокойным, размеренным, щеки слегка порозовели, и, что особенно обрадовало Альбину, на его лице появилась легкая умиротворенная улыбка. В просторном реанимационном зале Альбина сразу выделила молодую сноровистую медицинскую сестру и отозвав ее в сторону, убедительно сказала:

— У меня к вам предложение. Здесь лежит близкий мне человек, ему нужен особый уход. Вы не могли бы взяться за это? Я буду платить вам двести долларов в неделю. Оплата вперед. Вот первый взнос, — согласно кивнув, медсестра взяла протянутые деньги.

Примерно такой же разговор состоялся у нее и с заведующим отделением, только сумма увеличилась до тысячи долларов. Настоящие деньги говорят по-английски. Здесь все это понимают, даже те, кто ни бельмеса не смыслит в английском. Обоим она оставила номер своего мобильного телефона, растолковав, что в случае необходимости звонить ей надо сразу, в любое время суток.

Выйдя из отделения, Альбина оглянулась на больничный корпус. Рядом с ней под окнами стояла худенькая девочка лет восьми. Маленькая, сутулая и чем-то озабоченная. Ее тоненькие ноги в застиранных коричневых чулках в рубчик были обуты в большие, не по ноге, старушечьи войлочные боты. Возле нее на сыром асфальте дорожки стояла потертая сумка из пластиковой мешковины в синюю, белую и красную нитку. Она бережно прижимала к груди что-то завернутое в детское одеяльце.

— Мамочка! Смотри, кого я тебе принесла, — тоненьким голосом радостно крикнула она, глядя вверх.

Неужели, притащила сюда ребенка? Содрогнулась Альбина. Там, в окне третьего этажа белело лицо женщины, кутающейся в тюремный, мышиного цвета халат. Девочка слегка развернула сверток и подняла его вверх, чтобы мать увидела завернутого в одеяльце котенка. Альбина взглянула на девочку, на ее бледное до прозрачности лицо, сияющие восторгом глаза, и у нее защемило сердце. Ей почему-то подумалось о своей босой душе. Отчего ж ей быть босой? Обуви у нее хватает, туфлей и сапог, одних комнатных тапочек более двадцати пар. Вполне достаточно. Странные ассоциации иной раз вызывают совершенно бессмысленные жизненные явления.