В Кенигсберге - [23]

К сей продаже приступал он несколько раз в день, и всякий раз после сыграния комедиантами какой-нибудь штучки. Не успеет она окончиться, как выступает он на театр со своими ларчиками и аптечками, и начинает, вынимая из оных каждое лекарство поодиначке, показывать народу и с превеликим криком рассказывать и выхвалять удивительные его действия и силы. Смешно было всякий раз смотреть на сии действия и на усерднейшие старания его обманывать народ, и уверять каждого о мнимой достоверности его лекарств; а того смешнее, что народ и давал себя обманывать и покупал у него оные с превеликою охотою. Не успеет он показать какое лекарство, разсказать о его силах и действиях и объявить оному цену, как в тот же миг полетят к нему из народа множество платков, бросаемых к нему от желающих оное купить с завязанным в них толиким числом денег, какое было от него объявлено. И тогда начнет он, при вспоможении двух или трех мальчиков, обирать сии деньги, и завязывая в те платки лекарства, подавать оные с театра их хозяевам. По удовольствовании всех одним лекарством, вынимает он другое, а потом и третье, и так продолжает со всеми и препровождает в том несколько часов времени, и до тех пор, покуда толпа народа еще велика. А как скоро народ поразойдется, тогда он уходит за кулисы, а на место его выходят опять комедианты и начнут сзывать опять народ для слушания и смотрения новой комедии, и как довольно оного соберется, то начинается опять комедия и опять после ей расхваливание и продажа лекарств.

Способ сей выманивания у глупого народа деньги показался нам по необыкновенности весьма странным и удивительным; однако обманщик сей не только не оставался никогда в накладе, но выманивал от народа премножество денег, хотя в самом деле все лекарства его состояли из сущих безделиц и ничего нестоющих вещей, как например, порошков, пилюль, пластырьков, корешков и других тому подобных вещиц, которые все далеко таких действий не производили, какия им проповедуемы бывали.

Впрочем, как на ярмонку сию съезжалось из разных немецких и лучших городов множество купцов с разными товарами, и оные действительно можно было дешевле доставать купить, нежели в другое время, то от того действительно весь город сей был в движении, и не оставалось дома, из которого-б жители обоего пола, а особливо в красные и хорошие дни, не выезжали и не выходили на ярмонку, и когда не для покупания, так для смотрения и гуляния по оной. Одним словом, все помянутые обе недели, в которые продолжалась сия ярмонка, можно было почитать беспрерывным для сего города торжеством и праздником, и в красные дни можно было всех жителей видеть на улицах в наилучшем их убранстве и одеждах.

Все сии обстоятельства, а особливо последнее, и побуждало всех наших господ офицеров посещать ярмонку сию ежедневно. Мы и хаживали на оную всякий день, собираясь толпами и компаниями, и препровождали большую часть времени своего в разгуливании по оной и по всему городу, и делали сие не столько для покупания товаров, как для смотрения на народ и на всех жителей Кенигсберга и узнавания оных. Многие из нашей братьи, а особливо проворнейшие из прочих, дожидались случая сего уже давно с нетерпеливостью, как такого, при котором удобнее можно было им спознакомиться с теми из жителей кенигсбергских, с которыми желали они в особливости свести знакомство и получить вход в такие дома, в которых находили они что-нибудь для себя привлекательное; и некоторым из сих и удавалось достигать до искомаго ими. Другие, напротив того, искали случаев к сведению вновь знакомства с приезжими из Польши, а особливо с тамошними дворянками, и употребляли разные хитрости и обманы к обольщению оных. Иные с такими-ж мыслями шатались всюду и искали себе знакомиц из молодых тутошних жительниц; у множайших же на уме были одне только игры, мотовство и самое распутство, а иные делали того хуже. Они упражнялись в разных забиячествах и непростительных шалостях, а иногда и самых непотребствах. Словом, ярмонка сия была для всех прямо соблазнительным временем, и было-б слишком пространно, еслиб хотеть описывать мне все то, что тогда офицеры наши делали и предпринимали, и к каким шалостям и беспутствам ярмонка сия многим подала повод.

Теперь вообразите себе, любезный приятель, какой опасности подвержен был тогда я, живучи посреди такого общества и принужден будучи всякой день бывать с такими людьми вместе и совокупно с ними повсюду ходить по всему городу и делать им компанию: ибо при таковом всеобщем движении народа и по бывшей тогда наипрекраснейшей погоде не можно было никак усидеть одному дома; да хотя бы я и хотел, так товарищи мои меня до того никак не допускали и, заходя ко мне, неволею вытаскивали. И истинно не знаю, что-б со мною и было, и как бы мне сохраняться от всех зол и соблазнов, которым я мог подвержен быть при сем случае, еслиб продолжилось сие так долго? Единое средство, употребляемое мною к спасению моему, было только то, что я удалялся, сколько мог, от ватаг самых негоднейших из нашей братьи, а прилеплялся наиболее к таким, которые были сколько-нибудь прочих постепеннее. Однако, как и сии не совсем от яда тогдашних распутств освобождены были, то никак бы мне не можно было уцелеть и от повреждения сохраниться, еслиб паки не помог мне особливый и всего меньше мною ожидаемый случай, и невидимая рука Господня не отвлекла меня паки силою от бездны, по краю которой я тогда бродил и шатался. Ибо случилось же так, что в самое то время, когда проклятая ярмонка сия была в наивеличайшем своем движении; когда товарищи мои к гулянию с собою так меня приучили, что я уже охотно с ними начинал ходить и приглашениям их последовать, и когда некоторые из них, как я после узнал, составили против меня тайный скоп и заговор, приготовив для меня сущую пасть и такой соблазн, от котораго было-б мне весьма трудно освободиться, пришли нарочно за мною, чтоб меня подозвав вести с собою, власно, как невинную жертву на погубление - в самое то время, когда я, ничего о том не зная, не только иттить с ними соглашался, но уже с крыльца квартиры своей сошел... прибежал ко мне, почти без души, нарочный от командира моего, бригадира моего Нумерса с повелением, чтоб я не шел, а бежал тотчас к нему, и не медлил бы ни единой минуты дома, ибо-де есть до меня крайняя надобность.