В катакомбах Одессы - [32]

«Сообщите, надежен ли курьер, который принес сведения о Кире. Уточните, под какой фамилией он арестован и находился под следствием. Есть ли возможность выручить Кира при конвоировании или при других обстоятельствах? Как произошел провал? Кто виноват в этом, кто руководитель группы, где произошел арест? Есть ли смысл и возможность поставить вопрос об обмене Кира на румынских военнопленных? Если возможно, успеем ли это сделать? Подумайте о возможности вооруженного налета на тюрьму, в которой сидят арестованные. Для подкрепления можем вызвать парашютную группу самоотверженных, смелых людей».

Планы, планы, планы… Они рождались в Москве и катакомбах, в тюремных камерах и в одиночках сигуранцы.

Ребята-комсомольцы, друзья Якова Гордиенко, тоже строили планы, что-то придумывали, потом отвергали и начинали сызнова. В тюрьме парни жили одним гнездом и сообща намеревались бежать.

Гриша Любарский долго ходил пришибленный, и товарищи с трудом вывели его из этого состояния. Ведь получилось, что Гриша будто бы стал соучастником Бойко-Федоровича. Да, да! Гриша сам так и считал, терзаясь тем, что случилось. Он убил Борового по приказу предателя. Разве он сам, Григорий Любарский, не предатель после этого?!

Полный отчаяния, подросток лежал на голых нарах, уткнувшись лицом в свернутый ватный пиджак. Его как могли успокаивали, убеждали. Любарский поднимал голову, и в глазах его было столько тоски и страдания, что друзья опасались, как бы он чего над собой не сделал. Однажды Гриша сказал:

— Помните, ребята, мы читали письма… Комсомольцев, которых казнили белые. Разве они могли бы так?

— Так ведь это обман. Тебя Старик на обман взял, на провокацию. — Гордиенко вскипал при одном воспоминании о хозяине мастерской. Он ненавидел его лютой яростью…

Гриша стоял на своем:

— Помните, как писала Дора: «Я умираю как честная коммунистка…» А я?.. Ой, гад, что он со мной сделал!.. — Любарский снова зарылся с головой в пиджак, и острые плечи его начали вздрагивать.

Когда Гриша несколько успокоился, он признался товарищам:

— Знаете, ребята, ведь Дора Любарская мне тетка, родная сестра отца…

— Чего же ты сразу не сказал? — спросил Хорошенко.

— Не знаю… Подумали бы — хвалится… Ведь нам до них, как до неба… Помните, как она просила поклониться солнцу, цветам. Потому что у нее на душе светло было… А у меня…

— Опять за свое! — сердито проворчал Яков.

Гриша Любарский мучился до тех пор, пока случайно не встретился с Бойко-Федоровичем. Это произошло в коридоре, когда Любарского вели на допрос. Старик, как его звали ребята, шел навстречу Грише в сопровождении румынского солдата. Все произошло в мгновение ока. Гриша рванулся к ненавистному человеку, пытаясь дотянуться руками до его лица. Федорович откинул голову, и пальцы с яростью скользнули по горлу, по твердому, выступающему вперед кадыку. В исступлении Гриша рвал на предателе одежду, царапал, кусал ему руки.

— Подлюга!.. Сволочь!.. Вот тебе за всех нас, подлюга!.. — бессвязно кричал он.

Любарского с трудом оторвали и поволокли в карцер. А предатель платком вытирал кровь, выступившую на исцарапанных руках, шее, и растерянно повторял:

— Вот звереныш… Вот звереныш… Смотри ты, какой дьяволенок!..

После этого случая Гриша Любарский сделался спокойнее.

Их судили в мае 1942 года на Канатной.

Председатель военно-полевого суда поочередно называл фамилии подсудимых. Он уже собрался предоставить слово военному прокурору, когда Бадаев поднялся со своего места.

— Господин председатель, — начал он, не дожидаясь, когда ему разрешат говорить, — вы не назвали фамилии еще одного подсудимого, — я говорю о Бойко-Федоровиче, моем помощнике и командире городского партизанского отряда. Я передаю ходатайство моих товарищей — Бойко-Федорович должен быть на скамье подсудимых. Соблаговолите учесть нашу просьбу…

Бадаев говорил сдержанно, тихо, но каждое его слово четко звучало в тишине пустого зала. Даже секретарь перестал шелестеть бумагами. Прокурор свирепо взглянул на Бадаева, вскочил со стула, но председатель жестом остановил его, наклонился к судьям, и они начали шепотом совещаться. Бадаев стоял, заложив руки за спину, чернобородый, широкоплечий, ненадломленный, несогнутый. Судья объявил — заседание отменяется.

Через три дня их привели снова, перечислили всех подсудимых, в том числе Федоровича, но секретарь зачитал справку тюремной администрации: Бойко-Федорович бежал из сигуранцы, а потому не может быть доставлен в зал судебного заседания. Сигуранца спасала предателя…

Суд длился не больше получаса — ровно столько, чтобы прочитать обвинение. Председатель сказал, что приговор он сообщит завтра в тюрьме, и закрыл заседание.

Приговор объявили на тюремном дворе, куда согнали заключенных из всех камер. Осужденные стояли отдельной группой.

— Смертная казнь… Смертная казнь… Смертная казнь… — читал судья, перечисляя фамилии. Он стоял на табурете и возвышался над головами толпившихся узников.

— Мы другого не ждали! — громко воскликнули Шестакова. К ней бросился надзиратель. Ее загородил Яша Гордиенко, кто-то еще.

Председатель суда опустил руку, державшую приговор, и официальным тоном сказал: