В капкане - [23]

Их новый год. Ставший первым, и он же последним. Единственным. Женя танцевала в клубе, где отмечали новый год. В том же белом воздушном платье вся такая воздушная словно сама душа и в итоге она рассыпалась, превратившись в конфетти, когда Влад хотел её прижать к себе. Проснувшись, он понял, что плакал во сне. Хотя во сне ему было хорошо, там он не помнил и не знал, что ее уже нет.Он встал с постели и достал из шкафа Женин халатик, впервые вспомнив о нем, он сжал тонкую, шелковую ткань, вдыхая ее аромат, который тот еще в себе хранил. Пальцы внезапно нащупали какую-то бумажку. Карманов у халатика не было, и бумажка была спрятана в широком, подвернутом рукаве.

Влад включил побольше света, закурив развернул бумажку, увидел перед глазами размашистый, Женин почерк. Глаза, еще влажные от слез побежали по строчкам.

Как хочется остаться!

Дышать с тобою рядом.

Соседствовать мечтами,

И прикоснуться взглядом.

С тобою встретить радость!

Пленить твои все чувства.

Как хочется остаться .

Остаться навсегда.*

Всё было белого цвета. Она любила, а Влад хоть и ненавидел теперь этот цвет не переставая вспоминать что она была в белом в день, когда её не стало, организовал все в белом. Белый гроб, на ней белое платье, белые туфли и белый памятник два ангела. Хотя ангелом она не была, но Владу было плевать ведь для него она как оказалось была всем.

На её похороны пришло очень много людей. Среди них Влад никого не узнал хотя особо и не разглядывал, лишь та рыжая из “Пьяного страуса” он ее запомнил только из-за цвета волос. Женю хоронили в открытом гробу, но Влад почти не смотрел на неё. Не хотел запоминать её мертвую. Лишь надолго зацепился взглядом за её живот.

Все хоронили одну Женю и лишь один Влад хоронил сразу троих. Любимую, их нерожденное детя и себя самого вместе с ними. Внезапно пошёл сильный мокрый снег и кто-то, поторопившись закрыл крышку гроба и его стали медленно опускать в яму. С первыми ударами комков мёрзлой земли о крышку гроба, у Влада сдали оголенные нервы. Он развернулся и медленно зашагал прочь с кладбища, за ним двинулся и Сорин с Петей. Не заметив, двух фигур, стоявших в стороне, прятавшихся в густых еловых ветвях, они ушли.

— И тебе его не жалко? — спросил Платов хладнокровную Женю, наблюдавшую за собственными похоронами.

— Жалко. — сухо ответила Женя, нервно жуя жвачку, спасавшую ее от токсикоза. —У пчелки в попке! — добавила тут же и рассмеялась.

От этого смеха у Платова в прямом смысле слова скрутились внутренности.

— Про ребенка то зачем надо было рассказывать? — Платов действительно ничего не понимал, но ему этого хотелось.

Он отчаянно пытался понять Женю, потому что, не понимая ее, ему было сложно ей помогать. Все что она творила сейчас с Владом, было жестоко. И даже при всей нелюбви к нему, он не хотел в этом участвовать.

— Чтоб он с дуру, пулю себе в лоб не пустил, благородно думая, что сама убилась я не зря! —договорив, Женя надула огромный, розовый пузырь и тут же его щелкнула, хищно затянув в рот.

В это же время, в прокуратуре, за рабочим столом несмотря на рабочий день, выпивали двое мужчин.

— Признаться, я сначала подумал, что это ты ее. Воронцову то смысла не было, про завещание он до сих пор не знает.

— Да за кого ты меня принимаешь!? Педофила того избить до смерти сам бог велел, а баб я не трогаю.

— Я вот что думаю, может она узнала, что это ее папаша мать убил и с дуру так поступила?

—Может и так. Тебе то не все ли равно? Нам погоны к звездам готовить, а не о всяких дурах думать! Хотя, жалко девку! Поумнее своей мамаши оказалась.

После Жениных похорон Влад вернулся домой. Сел на стул в своем кабинете, у окна, сорвав с него штору, которая появилась там после обстрела. Он провел в нем остаток дня и ночи. Застыв и встав лишь однажды, уже в лунном свете, чтоб достать из сейфа пистолет. Чей-то идиотский подарок на день рождения. Один раз он даже поднес дуло к виску, медленно повторяя про себя слово «трус». С каждым разом, все сильнее сжимая пистолет. Потом заорал так что сорвал опять горло и с силой отшвырнул от себя смертельную железку. Потому что в этот момент проскочившая мысль в его голове, о том, что смысла жить больше нет, сменилась мыслью о том, кто еще кроме него принесёт ей на могилу её любимые цветы? Он даже не стал пить, по обыкновению. Не просто пить, а вообще перестал даже выпивать. Боясь, что, начав просто больше не остановится.

Каждый день он тратил много времени на то, чтоб вспомнить, понять и запомнить о ней что-то еще. Что то, что будет дорого сердцу, то, что упустил, когда она была рядом. В любой момент к нему приходили очередные воспоминания рисуя ему новую Женю. Более полную, более настоящую.

Как-то сидя на кухне, ночью, с чашкой кофе, вспоминал как так же с ней и понял, что она никогда не пила кофе сидя. Всегда стояла с чашкой в правой руке и смотрела вдаль. В окно. И молчала. Она всегда молчала. Он этого не замечал тогда, но сейчас знал, что ему это в ней нравилось. И тогда он сидел на кухне один с очередным воспоминанием о ней и не хотел, не мог поверить, что её больше нет. Их больше нет. Он избегал, старался не думать, не вспоминать что их было уже двое. Но в эту ночь как не старался не смог. Снова гадал знала ли она и действительно могла ли так поступить, зная и могло ли это стать причиной…как спросил почему-то опер. Не хотел верить, что знала, не хотел верить, что могло. Потом гадал кто бы это был сын или дочь. Пытался представить игрушки, валяющиеся на полу, детский смех.