В измерении Кольца - [21]

Я ополоснул лицо в рукомойнике в уголке, вытерся обыкновенным рушником и съел хлеб, запивая его молоком.

Спокойно переоделся в приготовленную заранее одежду, сапоги и сверху надел рясу, подпоясав ее витым шнурком. Судя по рисункам, писаря и бурсаки носили на поясах медные чернильницы. А у меня такой нет. Ничего, разживусь, зато чернила есть. Часы с руки снял и положил в карман брюк. Часы нужны, пока не научился на глазок или по солнцу время определять.

Вышел я во двор и увидел хозяйку, которая пропалывала огород.

— Доброго ранку, хозяюшка, — приветствовал я ее.

— Доброго, да уже не ранку, все уже дела свои переделали, — улыбнулась она. — А вы, пан писарь, у иноземцев спать выучились? Ондрийко сказал, чтобы вы никуда не ходили и ждали его. Он придет после полудня. А вы вот на скамеечке здесь посидите, солнышку утреннему порадуйтесь. В нормальной-то одежде вы как нормальный человек выглядите. Можете подымить своим тютюном. В доме дым пахнет погано, а на улице все едино.

Я закурил, в пачке оставалось еще две сигареты. Вероятно, придется обзаводиться трубкой или бросать курить. Говорят, что на Руси, царь Алексей Михайлович, хоть и зовут его "Тишайшим", а приказывает плетьми пороть того, кто зелье заморское курит.

Кто-то постучал палкой по калитке.

— Дарья, пан писарь уже проснулся? — раздался чей-то голос.

— Да вот он сидит на скамеечке. Если дело есть, то ему и говорите, — сказала женщина.

— Доброго здоровьичка, пане писарь, с делом до вас пришли, — поклонился мне мужчина.

— Что за дело? — спросил я.

— Да вот написать прошение до пана гетмана о том, чтобы сыночка нашего в киевскую семинарию приняли, — сказал проситель.

— Дарья, скажите, пожалуйста, где лучше народ принимать? — спросил я хозяйку.

— А вот я вам сейчас столик маленький вынесу. Погода хорошая, здесь и принимайте, — сказала Дарья.

Я помог ей вынести столик на улицу. Взял бутыль с чернилами и попросил чего-нибудь, чтобы сделать чернильницу.

В хозяйстве нашлась и глиняная скляночка, в которую раньше наливали масло для освещения, а сейчас она была сухая и чистая. Писарь-то я был аховый — у меня даже бумаги своей не было. Но люди стали идти со своей бумагой. Боже, что я только не писал. Писал так, как я представлял должно быть составлено прошение. Писал крупными буквами и быстро. Роль секретаря выполняла Дарья. Наконец, она прекратила прием, сказав, что пану писарю треба отдохнуть и пообедать.

— Вот, пан писарь, ваше заработанное, — сказала Дарья и показала горсть медяков, принесенные яйца, овощи, хлеб молоко.

— Прибери все это, Дарья, ты хозяйка и давай распоряжайся всем, — сказал я.

Зардевшаяся Дарья убрала продукты и спрятала деньги.

Вскоре пришел пан сотник.

— Ну, пан писарь, — сказал Ондрий, — слава о вас пошла дальше нашего местечка. Говорят, что вы и человек обходительный, пишете чисто и сразу понимаете, что просителю требуется. И все, кто бумагу читают, те сразу понимают, что требуется. Вот что значит грамотным быть. Читать-то я умею, а вот пишу как курица лапой. Если пан писарь не откажется, то нижайше прошу и меня поучить письму.

— А можно и мне? — покраснев, спросила Дарья.

— А тебе-то зачем? — удивился сотник. — У тебя хозяйства столько, дай Бог с ним за день управиться. Баба книгами не прокормится.

Глава 20

Вечерами я стал заниматься моими хозяевами. У сотника дела шли трудновато, почерк был корявый, но мужик он упорный и писать будет почище всякого писаря без завитушек и крючков, а нормальным русским языком.

— Пан сотник, а на каком языке вы разговариваете? — спросил я.

— Как на каком, на русском, — удивился Ондрий. — Мы же русские, а не кто-нибудь.

— Почему в языке вашем столько польских слов, что порой задаешься вопросом, а не по-польски ли вы говорите, — спросил я.

— Мы, пан писарь, долго были под польской пятой, — сказал сотник, — что хочешь-не хочешь, а все равно отдельные слова из чуждого языка примешь, если те, кто паны, не воспринимают наши русские слова. От всей Руси только что и осталась наша южная Украина, окраина то есть. Даже Киев, мать городов русских, и тот у поляков находится.

Дарья оказалась настолько смышленой, что где-то уже через неделю начала читать молитвенник.

— Пане писарь, а почему в том языке, что вы меня учите, меньше букв, чем в молитвеннике? — спросила она.

— Молитвенник писан на старорусском языке, — объяснил я, — а там есть буквы, которые усложняют язык общения. Они скоро отомрут и останутся только в молитвенниках, потому что отцы церкви будут держаться за этот язык, говоря, что таким языком говорили ученики Иисуса нашего Христа. Ученики ходили в простых холщовых хламидах, и нам прикажете хламиды одеть, особенно зимою?

— Ой, свят, свят, свят, да что же это вы, пане писарь, так богохульствуете? — начала мелко креститься женщина. — Недаром люди говорят, что бурсаки все от церкви отворачиваются, будто бы им черт родным братом приходится.

— А не хочешь ли, Дарья, пощупать, може хвост у меня есть? — засмеялся я.

— Вот уж не думала, пане писарь, что вы такой охальник, — засмущалась она и быстро убежала на улицу, чтобы сообщить, что пан писарь сейчас начнет прием посетителей.