В исключительных обстоятельствах - [18]

За несколько лет жизни на острове Левашов уже сталкивался с бичами, знал их повадки. Они шатались по всему Дальнему Востоку, эти морские, таежные, островные и прочие тунеядцы. Матросы, списанные на берег за всевозможные провинности, рыбаки, ожидающие путины, летуны, люди, которые прибыли сюда в поисках голубой романтики и теперь употреблявшие это слово разве что в качестве ругательства. Среди бичей встречались люди, сбежавшие от жен, долгов, алиментов, от опостылевшей конторской жизни, люди, разочарованные в городах, друзьях, самих себе. Попадались и убежденные сезонники, которые просто ждали момента, чтобы уйти в море, на промысел, в тайгу.

Тяжелую северную богему выдерживали далеко не все, и состав бичей постоянно обновлялся. Матросы в конце концов находили место на судах, рыбаки уходили на лов кальмаров, сайры, крабов, а разочарованные быстро разочаровывались и здесь и убирались восвояси, притихшие и помудревшие.

Ездили бичи чаще всего без билетов, очень радовались, встречая знакомых, бывших друзей. И не только потому, что у них можно было одолжить десятку-другую. Несмотря ни на что, тосковали они по старым временам, когда спали в своих кроватях, со своими женами. На радостях бичи нередко тут же спускали одолженные деньги и охотно выкладывали истории, которые слышали в бесконечных скитаниях или которые придумывали сами.

Открыв утром дверь, Левашов невольно отшатнулся. Чуть ли не с гиканьем по коридору бежали трое парней. Один — здоровенный детина в куртке, второй — щуплый, в каком-то затертом плаще, третий — толстяк в свитере.

Левашов уже хотел вернуться в купе, но остановился. На него в упор смотрела молодая женщина.

— Извините, — сказала она неожиданно громким и низким голосом. — Куда это они? — Женщина кивнула в сторону удалявшегося топота.

— Буфет скоро должны открыть. Проголодались ребята.

— Так чего бежать?

— Нас замело не на один день. А буфет... Там все разнесут за десять минут.

— А почему вы не идете? — Она не спрашивала, она требовала ответа.

— Извините, не понял.

— Я спросила, почему вы не идете в буфет? — спокойно повторила женщина. Она отбросила назад волосы, но взгляда не отвела.

— К буфету пробиться уже невозможно. Все забито до тамбура. Мне интереснее знать — кто же устоял против соблазна раздобыть пару пирожков. В нашем вагоне таких совсем немного. Вот вы, например...

— Послушайте, в поезде около двух десятков детей. Если нас занесло, как вы говорите, не на один день, надо что-то предпринять. Нельзя же допустить, чтобы все продукты расхватали те, у кого плечи пошире или нахальства побольше.

— Знаете, так не пойдет. Вас как зовут?

— Лина, — ответила женщина, помолчав. Она будто решала — стоит ли ей называть свое имя. А когда назвала, у нее появилось такое выражение, будто она пожалела об этом.

— Кто вы такая?

— Методист областного Дворца пионеров.

— А куда едете?

— Куда надо. Еще вопросы есть?

— Есть, но они, по-моему, уже надоели вам.

— Пока мы тут болтаем, там, возможно, уже продукты кончаются. Знаете, я попрошу вас...

— Чтобы легче было просить, вы могли бы поинтересоваться, как меня зовут. Сергеем меня зовут.

— Очень приятно. Сережа, помогите, а? Многие пассажиры рассчитывали сойти с поезда еще ночью и, конечно, ничего не прихватили с собой.

Левашов зачем-то взял с полки шапку, надел, потом, спохватившись, бросил ее на место. Подойдя к служебному купе, он резко отодвинул дверь в сторону и тут же снова задвинул. У самого порога проводница, встав на цыпочки, целовалась с парнишкой.

— Извините, — громко сказал Левашов. — Это я виноват.

— Ничего подобного, — возразила Оля, отодвигая дверь. — Это Колька виноват.

— Дверь виновата, — хмуро проговорил Коля. — Щеколда не держит.

— Оля, послушайте, — начал Левашов, — сейчас буфет откроют...

— Да, в соседнем вагоне. Но там ничего нет. Бутерброды, пирожки... Мы с этими пирожками уже третий рейс делаем.

— Оля, вот этот товарищ, — Левашов показал на Лину, — из Дворца пионеров. Она предложила дельную вещь.

— Нас же занесло! — вмешалась Лина. — Сегодня не отроют. Завтра тоже вряд ли. А в поезде дети.

— В нашем вагоне нет детей, — сказала Оля. — Если не считать этого, — она кивнула на Колю, который все еще хмурился и стеснялся.

— А в других, Оля! Знаете, что завтра начнется?!

Оля сняла с вешалки форменную шапку, надела ее, вскинула руку, щелкнула каблуками.

— Ты, Коля, оставайся. Там очередь, помнут еще... Убери посуду, подмети... Мал ты пока по очередям ходить.

Коля польщенно улыбался.

— Ладно, — говорил он, — смейся, смейся... Ладно...

Впереди шла Оля, за ней Лина, а Левашов прикрывал тыл процессии. Они быстро проскочили через тамбур и вошли в следующий вагон. Пробиться к буфету действительно было почти невозможно, но бичи стояли уже у самого прилавка.

Левашов заметил Пермякова и немного поотстал.

— Ты тоже за пирожками? — спросил он. — Посмотри, кто в вагоне остался. Ведь ты бы на его месте остался?

Оля привычно пробивалась сквозь толпу пассажиров.

— Разрешите... Посторонитесь... Дяденька, уберите, пожалуйста, свой живот, а то мне не пройти! Спасибо вам и вашему животу!

А Лина никак не могла протиснуться мимо детины в куртке из чертовой кожи. Подняв глаза, она увидела его небритое лицо, желтый налет на зубах. Он был уже немолод, и спутанные волосы начинались у него гораздо выше, чем было предусмотрено природой.