В исключительных обстоятельствах - [10]

— Точно.

— Эх, Афоня, Афоня, — вздохнул Иван, — учат тебя люди, учат, и все без толку...

 

Разговаривая, Левашов осматривал, зал. Бородач перед графинчиком с водкой. Не пьет... Словно ждет кого-то... Под столом саквояж. И сидит он так, чтобы коленкой касаться этого саквояжа. Вот и Пермяков здесь... Болтает с кем-то, по-школьному сложив на столе маленькие руки. Девушка в тренировочном костюме. Не то странно, что она в такой одежде пришла в ресторан, а то странно, что она вообще пришла сюда. Рядом с ней, на подоконнике, сумка... Интересно, поместится в нее пятьдесят тысяч рублей? А вот детина сидит спиной ко всему залу. Странно? Да. Ресторан — это не только место поглощения пищи, это и зрелище. В ресторане всегда садятся так, чтобы видеть большую часть зала. А почему молчат те трое? Незнакомы? Но здесь почти все незнакомы. Трезвые? Нет, не сказал бы... И вещей рядом нет. Не пришли ли они проводить своего? Это было бы ошибкой. Нет, судя по почерку, «работали» далеко не новички.

Вокзал опустел уже через несколько минут после объявления посадки. Не дожидаясь, пока выйдут на перрон последние пассажиры, однорукий киоскер в железнодорожном кителе начал неторопливо собирать с прилавка справочники, путеводители, сборники трудовых законодательств, брошюрки с описанием льгот для работников Севера. Кривоногая кореянка притащила откуда-то мешок опилок, высыпала их посреди зала и стала разбрасывать по полу. Буфетчица за пустыми витринами привычно защелкивала замки на ящиках. Милиционер в полушубке прошел по залу, осмотрел скамейки — не заснул ли кто — и вышел на перрон. Зал ожидания с темными окнами и скамейками из гнутой фанеры опустел и сразу сделался маленьким и унылым.

А буран будто приблизился, стал слышнее, опаснее. Снежинки за стеклами проносились неуловимо быстро, можно было, заметить только их белесые исчезающие следы. Потом где-то совсем рядом загнанно и протяжно прокричал маневровый паровоз.

Когда Левашов подошел к вагону, посадка заканчивалась и у ступенек стояли только двое — парень и девушка. Левашов поставил чемодан на снег и, отвернувшись от ветра, полез в карман за билетом.

— Слушай, Колька! Поехали со мной, а? — Девушка не обращала на Левашова никакого внимания. — Уж коли ты на вокзал пришел — поехали! До Тымовского и обратно, а? И будет у нас свадебное путешествие!

— До свадьбы?

— А ты много видел, чтобы люди после свадьбы путешествовали? Вернемся — как раз заявление созреет. Ну?

— А билет?

— Да какой билет! Я же проводник! У меня персональное купе, и в нем полсотни матрацев, не считая прочих постельных принадлежностей.

— А занятия, Оля? — Парню, видно, хотелось, чтобы не он, а кто-то другой отмел за него все сомнения и колебания.

— Да. какие занятия в буран? Еще неделю занятий не будет, а ты вернешься через два дня... Бери мою сумку и прыгай в вагон. А я вот гражданином займусь, пока он совсем не замерз.

— Не знал я, что можно так просто в персональном купе проехать, — сказал Левашов. — А то бы я вместо билета конфет купил.

— Заметано. Следующий раз имейте в виду, — засмеялась проводница. — Но конфеты я признаю материковские. Не вздумайте здешних, островных, купить. Я их только в зверинец беру.

— Заметано, — улыбнулся Левашов. И подумал — «не они».

По узкому коридору он протиснулся к своему купе, постучал и, не дожидаясь ответа, отодвинул дверь в сторону. В купе сидели двое — мужчина и женщина. Видно было, что между ними шел какой-то свой, не для посторонних разговор.

— Не помешал?

— Что вы! — сказала женщина. — Располагайтесь.

— А то ведь я и покурить могу пойти...

— Еще накуритесь.

— А вы тоже до конца? — спросил Левашов.

— Нет, мы раньше выходим, — охотно ответила женщина, — В Макарове. Боря, правильно? Ведь в Макарове?

Мужчина молчал.

— Так вы макаровские... — как бы про себя сказал Левашов.

— Два года как макаровские, — улыбнулась женщина. Она как-то тяжело, неловко повернулась, пропуская Левашова мимо себя, и сразу стало заметно, что очень скоро их будет трое. «Не они», — подумал Левашов.

 

А ровно в двадцать один сорок пять раздался мерзлый перестук вагонов, состав дернулся и медленно поплыл в темноту. Окна все быстрее проносились мимо милиционера, выхватывая время от времени его сморщенное на ветру лицо. Дежурный подождал, пока исчезнут в снегу огни последнего вагона, и, согнувшись, пошел в здание вокзала.

— Порядок, — сказал милиционер и затрусил вслед за дежурным.

Левашов, не раздеваясь, втиснулся в холодный угол купе, закрыл глаза и попытался еще раз представить себе события, которые произошли этим вечером и втиснули его в вагон несущегося сквозь тайфун поезда...

Итак, их было трое. Они вошли в центральный гастроном за пятнадцать минут до закрытия. Вошли и тут же затерялись среди покупателей. Нетрудно себе представить, как эти трое слонялись среди озабоченных людей, как становились в очереди и снова уходили, бродили из отдела в отдел, конечно же ничего не покупая. Настороженно следили они за каждым выходящим человеком, за работой продавцов и кассиров — не вооружены ли те, не установлена ли в магазине какая-то хитрая сигнализация. А тем временем в магазине становилось все просторнее. Центральные двери, выходящие на проспект, были закрыты, и людей выпускали через подсобное помещение.