В Иродовой Бездне. Книга 3 - [22]

Прошло немногим больше недели. Леву вызвал Углев и сказал, что следствие всех их, заключенных арестантов, закончено, и предложил Леве расписаться в том, что его дело направляется, как и дела других, на решение Особого совещания НКВД в Москву.

Лева расписался.

И вот обычное, для многих необычное, но для Левы знакомое: «Собирайтесь с вещами». Обыск, погрузка в автомашину «черный воронок». И их повезли. Они прибыли в Стромилово. Там были каменные конюшни, в которых в свое время содержал лошадей помещик-конезаводчик.

Их преобразовали в камеры для заключенных, обнесли проволокой, установили вышки для часовых, устроили вахту. В этой тюрьме находились заключенные со всей Самары. Жены, матери, родственники с передачами должны были ехать поездом или автобусом и затрачивать на это целый день. У входа в большую каменную конюшню — место для обыска.

Холодно, лежит снег. Заключенным предлагают вытряхивать все вещи. Из-за холода догола не раздевают. Тщательно ощупывают. Казалось, зачем здесь делать обыск, ведь их доставили из тюрьмы в тюрьму. Но военные надзиратели честно выполняли свой долг, так положено.

И тут у Левы случилась большая неприятность. Надзиратель нашел у него маленькое Евангелие от Матфея.

— Что это? — грозно спросил он. — Святая книга?

— Да, это Евангелие. Книга, которая для меня очень дорога, как для верующего.

— Это не положено иметь в тюрьме, — сурово сказал надзиратель и отобрал у Левы Евангелие.

— Я очень прошу вас отдать мне эту маленькую книгу. В ней столько хорошего, она мне очень дорога, — просил Лева.

— В ней хорошее? — закричал надзиратель. — Это мракобесие, это зло, обман.

И вдруг он с остервенением стал рвать Евангелие на клочки, бросил на пол и стал топтать коваными солдатскими сапогами.

Лева молчал. Он был страшно поражен такой ужасной, более чем звериной ненавистью к Евангелию. «За что, почему они так ненавидят Слово Божье? — думал он. — Читал ли он когда-нибудь эту книгу?»

Одно было для него ясно: что людей воспитывают в страшной ненависти к Богу, ко Христу, воспитывают в ненависти ко всем тем, кто верит и живет по Евангелию.

«Что делается, что делается! — думал Лева. — Какое жуткое время! Ведь были страшные времена, людей заковывали в кандалы, брили полголовы и гнали на каторгу. Но все же им разрешали иметь Евангелие. Были тогда такие люди, которые добивались, чтобы распространять среди заключенных Евангелие. А теперь что делается? Эту отраду, это утешение для лишенной всего человеческой души, попавшей в страдания тюрьмы, не допускают, рвут, уничтожают…»

— Табачок, табачок не рассыпьте, надзиратели, — говорил заключенный, у которого делали обыск.

— Я обязан проверить все, не прячешь ли ты в махорку ножик, — говорил надзиратель, отдавая заключенному кисет с махоркой.

«Махорку, табак разрешают, — думал Лева, — и все будет в камере пропитано этим смрадом курения, а Евангелие — «не положено». Это, с их точки зрения, самое страшное зло».

Когда Лева нагнулся собрать свои вещи, он поднял несколько обрывков-листочков Евангелия и спрятал в карман. Долгие годы хранил он у себя эти порванные листочки, как дорогую поруганную святыню.

Злобы или какой-либо неприязни к людям, которые ненавидят Евангелие и поныне жаждут распинать Христа, Лева не имел. Он знал, что они доподлинно не ведают, что творят. Что и за них была великая молитва страдальца-Христа: «Прости им, Отче!»

В большую камеру ввели Леву не одного. С ним попал туда же его друг — брат Ваня Попов. Братья обрадовались встрече, обнялись, поцеловались. В камере не было слишком тесно, и им нашлось место на нарах. Друзья разбеседовались.

— Как же это ты, Ваня, ослаб? — спрашивал Лева.

— Без конца мучили допросами, — отвечал Ваня. — Один следователь допрашивает, его сменяет другой. Все заставляют показать, что ты — антисоветский человек. Однажды вот так держали на допросе часов пять. Я слаб, не выдержал и согласился показать на тебя на очной ставке.

Друзья молились, просили Господа, чтобы Он помог быть верными Ему до конца.

Лева не чувствовал никакого огорчения против Вани. Он понял, что его «довели», и к тому же, как думал он, здесь дело не обошлось без внушения и гипноза. Конечно, Лева был твердо уверен в том, что если бы Ваня бодрствовал и крепко молился во время этих испытаний, он не впал бы в это искушение.

Какая была радость, огромная радость, когда Леву вызвали на свидание! Пришла его мать. Пришла, как приходят многие и многие матери, чтобы оказать любовь своим страждущим детям. Когда он шел на свидание, ему невольно вспомнились слова известной арестантской песни:

«В воскресенье мать-старушка

к воротам тюрьмы пришла,

своему родному сыну

передачу принесла…»

Эти краткие минуты свидания с матерью через решетки были для Левы солнечной радостью. Мать была исхудавшая, но бодрая, и она все бодрила сына. Говорить было трудно. Рядом стояли другие заключенные, они кричали своим родственникам, но все-таки это было хорошо, и очень хорошо. Но только из этого свидания получилось нечто нехорошее для всей администрации тюрьмы, и НКВД в Самаре встревожилось. И все это только потому, что Лева искал правды.