В интересах государства - [36]

– Вы уверены, что его убили фашисты? – спросил Брук.

– Нам известно имя убийцы. Он был агентом Социально-политической бригады. Мы даже узнали, что после убийства его снабдили новыми документами. А полиция и не пыталась его найти. – Мигель грустно улыбнулся, заметив, как изменилось у Евы лицо. – Я знаю, что вы сейчас испытываете, – продолжал он. – И вас, наверное, удивляет, что я вспоминаю смерть друга, не клокоча от гнева. Я видел столько зла в жизни, и, хотя у каждого из нас запасы ненависти и мужества ограниченны, я спокоен не потому, что устал. Вы, молодые, должны понять, что самое страшное зло совершается не отдельными людьми, а системой, идеологией. Вспомните, что творили христиане именем бога, а фашисты – именем нации.

– Да, но в таком случае во имя чего же готовится убийство Иньесты? – спросил Брук.

– Вы не совсем меня поняли, – мягко возразил Мигель. – Мы не собираемся убивать Иньесту Продажного, ни даже Иньесту Жестокого. Этот миф распространяют о нас наши противники. Они любят говорить, точно хирурги от политики. Удалим больной орган, и все будет в порядке. Отдельные личности не являются воплощением зла, равно как и добро нельзя считать только термином на языке политики. Завтра Нил и его друзья совершат нападение на режим. Не на отдельную личность, а на человека, символизирующего определенную систему. Вот в чем суть нашего… iconoclasme[24].

– По-английски это означает то же самое, – улыбнулась Ева.

Марк Росси ушел в десять часов, и Мигель отвел Брука с Евой в спальню. Брук мог бы поклясться, что в глазах старика мелькнула смешинка, когда он открыл дверь в комнату, где стояла двуспальная кровать. Заметив смущение гостей, он, наверное, отнес его за счет трогательного pudeur anglaise[25].

– Когда вас разбудить? – спросил Мигель.

– Часа в четыре, – ответила Ева, – если вам нетрудно.

– Нисколько, я всегда просыпаюсь около четырех. У вас и вашего партнера есть все необходимое?

– Да, Мигель. Спасибо вам.

Мигель мягко улыбнулся им и вышел, притворив за собой дверь.

– Скажите, – начал Брук, открывая окно: в комнате было душно, – у слова «партнер» есть какой-то особый смысл?

Ева наклонилась над сумкой, притворившись, будто что-то в ней ищет, и про себя чертыхнулась, поражаясь тупости Брука.

– Что значит – особый? – спросила она, стараясь, чтобы в голосе не звучало раздражения.

– Ну, мне показалось, что это слово вас почему-то смутило.

– Я думаю, оно значит здесь то же, что и в Англии, – со злостью ответила она. – Его употребляют, когда говорят о двух людях, живущих вместе.

– Вот как, – удивился Брук. – Это звучит странно. Скорее, оно применимо к старым дамам, играющим в карты.

– Ради всего святого, не станут же анархисты называть своих гражданских жен – женами?

– Я как-то об этом не подумал.

– Вижу, – ответила она, прекращая разговор, и, взяв сумку с туалетными принадлежностями, пошла в ванную.

Брук повернулся к окну, удивляясь собственному тупоумию. Он вовсе не хотел показаться идиотом, но следовало сначала подумать, а уж потом говорить, корил он себя. Когда Ева вернулась в комнату, он заметил у нее на губах полоску пасты, точно она подкрасила губы, следуя какой-то сверхизысканной моде. Ему хотелось, чтобы она смягчилась и перестала на него сердиться, и он предложил, что будет спать на полу.

– Да вы с ума сошли, – ответила Ева. – Ведь если вы не выспитесь, завтра от вас не будет никакого толку.

– Ну ладно, ладно. – Брук пожал плечами и пошел мыться.

Он специально задержался в ванной подольше, чтобы она успела раздеться и лечь. Но когда он вернулся в комнату, Ева перекладывала вещи в своей сумке. И намеренно игнорировала его. О господи, подумал Брук, это невыносимо, это просто смешно.

– Забыли пижаму? – спросил он.

Ева взглянула на него, кипя от ярости. Впервые с тех пор, как они остались вдвоем, она не отвела взгляда. Стиснув зубы, она стояла выпрямившись и смотрела на него. Он не знал, отвернуться или продолжать смотреть, а она, стоя перед ним, принялась снимать одежду. Затем, нагая, шагнула к постели – он не видел, как изменилось ее лицо, как на нем появилось выражение удовлетворения. Не видел он и своего смущенного лица, а как раз этим-то и объяснялось чувство удовлетворения Евы.

– Ну? – вопросительно подняла она брови. – Вы что же, не собираетесь ложиться? Нам вставать через пять с половиной часов.

Он быстро разделся, мысленно проклиная ее фокусы. Они лежали вытянувшись, не шевелясь, каждый на своем краю постели, чтобы, упаси бог, нечаянно не коснуться друг друга. Прошло, как показалось Бруку, уже много времени, но по дыханию Евы он понимал, что она не спит. Раздражение против нее еще кипело, и Брук чувствовал, что скоро ему не заснуть. Лучше было бы лечь на полу, не без иронии подумал он.

Брук осторожно повернулся на бок, но кровать все-таки заскрипела. Он стал смотреть в окно. Улицу заливало рассеянное оранжевое сияние уличных фонарей – точно разгорался синтетический рассвет. Вдруг Ева тихонько кашлянула.

– Росси хотел поехать с нами, – тихо произнес Брук.

Ева ответила не сразу, размышляя, не притвориться ли спящей. Внезапно смысл его слов проник в ее сознание, и она резко повернулась к нему.