В.И. Ленин. Полная биография - [88]

.

Видимо, где-то на этом пути и произошел у них любопытный разговор. Глеб Кржижановский вспомнил слова знаменитого немецкого хирурга Теодора Бильрота: «Здоровье выражается в яркой отчетливости эмоциональной деятельности». Владимир Ильич тут же подхватил: «Вот именно так. Если здоровый человек хочет есть, – так уж хочет по-настоящему; хочет спать, так уж так, что не станет разбирать, придется ему спать на мягкой кровати или нет… И если возненавидит, так уж тоже по-настоящему…» Глядя на разрумянившегося на ветру Владимира Ильича, на блеск его глаз, Глеб Максимилианович подумал: «Вот ты-то именно и есть прекрасный образец такого здорового человека».

Поздно вечером 6 мая они добрались до Минусинска. Переночевали у ссыльного Ефима Брагина. А наутро отправились к окружному исправнику Мухину, самодуру и хаму. «Вошли, – рассказывает Брагин. – Сидит грозное начальство на кресле, дергает усами, таращит на нас глаза, точно съесть хочет. Сели, конечно, и мы.

– Требую стоять! – рыкнул Зевс в полицейском мундире. – Здесь присутственное место.

– Но вы же, господин исправник, сидите!

Так и не встали».

Оставив у исправника прошения «о назначении установленного законом пособия на содержание, квартиру и одежду» и получив предписание убыть из Минусинска на следующий же день, друзья зашли в знаменитый краеведческий музей и библиотеку, созданные местным провизором Николаем Михайловичем Мартьяновым.

Здесь и познакомились они с некоторыми из минусинских ссыльных: Феликсом Коном, водворенным сюда после десятилетней каторги, Аркадием Тырковым, сосланным в Сибирь навечно за участие в покушении на Александра II, народовольцем Стояновским, землевольцем Тютчевым и др. Ефим Брагин, уже присмотревшийся к Ульянову, пишет, что Владимир Ильич «среди своих любил пошутить и отличался очень подвижным и веселым характером. Среди малознакомых, в большом обществе он, наоборот, был замкнут, осторожен и сдержан».

А в ночь на 8 мая – уже без своих спутников, отправившихся в село Тесинское, – Ульянов по Урянхайскому тракту выезжает на телеге из Минусинска и, преодолев 55 верст, в тот же день прибывает в Шушенское, или, как напишет он сам, в «Шу-шу-шу»… как я называю в шутку место моего окончательного успокоения»³⁸⁵.

В одном из первых писем, отправленных отсюда матери, Владимир Ильич пишет: «Шу-шу-шу – село недурное. Правда, лежит оно на довольно голом месте, но невдалеке (версты 1¹/₂—2) есть лес, хотя и сильно повырубленный. К Енисею прохода нет, но река Шушь течет около самого села, а затем довольно большой приток Енисея недалеко (1–1¹/₂ версты), и там можно будет купаться. На горизонте – Саянские горы или отроги их; некоторые совсем белые, и снег на них едва ли когда-либо стаивает. Значит, и по части художественности кое-что есть, и я недаром сочинял еще в Красноярске стихи: “В Шуше, у подножия Саяна…”, но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил!»³⁸⁶

Однако в следующих письмах «художественности» поубавилось. «Село, – пишет он, – большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных, – все как быть следует. Стоит в степи – садов и вообще растительности нет. Окружено село навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда почти пройти через некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1¹/₂ – “бор”, как торжественно называют крестьяне, а на самом деле преплохонький, сильно повырубленный лесишко, в котором нет даже настоящей тени. Горы, насчет этих гор я выразился очень неточно, ибо горы отсюда лежат верстах в 50, так что на них можно только глядеть, когда облака не закрывают их, точь-в-точь как из Женевы можно глядеть на Монблан. Поэтому и первый (и последний) стих моего стихотворения содержит в себе некую поэтическую гиперболу (есть ведь такая фигура у поэтов!) насчет “подножия”»³⁸⁷

А поубавилось «художественности» потому, что с того момента, как стало ясно, что Владимира Ильича ожидает сибирская ссылка, Мария Александровна намеревалась отправиться вслед за ним, как это сделала мать Кржижановского. Но Владимир под разными предлогами оттягивал это решение. А когда приехал в Шушенское, сразу написал: «Я устроился здесь настолько хорошо (и несомненно лучше всех остальных товарищей), что беспокоиться маме совсем уже нет резонов, а насчет летнего отдыха я тоже думаю, что за границей можно не в пример лучше отдохнуть ей, чем здесь, проехав несколько тысяч верст всякими способами»³⁸⁸.

Его беспокоило здоровье матери. Когда же Мария Ильинична упрекнула его в «негостеприимстве», он ответил: «Насчет моего “ужасного негостеприимства” я буду с тобой спорить… Поездка сюда – вещь довольно хлопотливая и малоприятная»³⁸⁹. Из письма в письмо он повторяет свои доводы, пока в июне Мария Александровна и Мария Ильинична не уезжают за границу.

Насчет того, что устроился он вполне сносно, Владимир Ильич не преувеличивал. По рекомендации волостного писаря поселился он у крестьянина Аполлона Зырянова. Первые дни жил с хозяевами в общей комнате, а потом выделили ему маленькую отдельную, куда вошли кровать, стол, угловик и – еле-еле – четыре стула. И все горизонтальные поверхности, кроме кровати, тут же заняли привезенные книги и бумаги.