В грозный час - [31]

— Ничего, скоро будет не до скуки, — пообещал я взводному.

— А что, новые данные? — оживился тот.

— Не так уж и новые, но известно точно, что фашисты сегодня на бригаду навалятся, и не только с фронта.

Ляшенко наклонился к открытому люку, крикнул:

— Вы там не спите, хлопцы? Скоро работать начнем! — II повернулся ко мне: — Нам бы не ждать, пока они там с силами соберутся, а самим загодя ударить. А, товарищ комиссар?

Его нетерпение было понятно. Мы с комбатом тоже об этом говорили. Но ведь упреждающий удар надо наносить превосходящими силами. А у нас…

— Пока нам лучше драться в обороне, — говорю Ляшенко. — Явное преимущество: противник на виду, а мы в окопах. Вы, кстати, позицию свою оборудовали неплохо. Не так просто будет вас достать.

— А фашист нас и не достанет. Верно, хлопцы? — крикнул Ляшенко в боевое отделение. В ответ оттуда послышался подтверждающий возглас. — Так что, товарищ комиссар, за нас можете быть спокойными.

В небе неожиданно послышался гул моторов. И вот уже видно, как с запада в нашу сторону летят десятки вражеских бомбардировщиков.

— Воздух! Всем в танки! — скомандовал я. Крикнул ото уже на бегу, спеша к своей машине.

Часть самолетов в это время отклонилась на север, в сторону деревень Кольтино, Афанасьевка и Сгилево. Другие пошли дальше на восток, на Москву или Можайск. А шесть «юнкерсов» при подходе к Крутицам начали снижаться. Противно завыли их сирены.

Я успел добежать до своего танка. Захлопывая крышку башенного люка, мельком глянул на часы. Было ровно половина двенадцатого…

Бомбы сыпались густо. И в основном — на деревню. Запылали брошенные населенные дома, некоторые из них буквально разметало от прямых попаданий. Тяжело видеть гибель человека, но и уничтожение человеческого жилья, утверждаю, видеть не легче. У Резвана Магомедова, сидевшего рядом, свело скулы, в горящих глазах — ярость и боль.

— Бешеные собаки! — выдавил он из себя. — Деревню-то, деревню за что?! Куда люди будут возвращаться?

Когда самолеты, отбомбившись, улетели, меня вызвал по рации Коган.

— Нам повезло, — сказал он, — прямых попаданий нет.

— А тылы?

— Там, наверно, хуже.

Его опасения позднее подтвердились: тылы батальона действительно сильно пострадали от бомбежки.

Мы хотели было покинуть машины, но с запада снова появились бомбардировщики. Опять свист бомб, взрывы… И едва вторая волна «юнкерсов» отбомбилась, как на шоссе показались танки и пехота противника.

Фашисты двигались осторожно. Огонь открыли еще издали. Но снаряды ложились с большим недолетом. Судя по всему, противник просто пытался спровоцировать нас на ответную стрельбу и тем самым выведать наши огневые возможности. Но мы до поры не обнаруживали себя. Подпускали врага ближе. Еще ближе…

— Огонь!

В прицеле уже давно маячила черная коробка угловатого T-IV. Снаряд в казеннике. Резван Магомедов наготове держит в руках второй. Он опять — в который уж раз! — за заряжающего. Механик-водитель тоже перебрался в башню. Ведь танк вкопан, вести его некуда.

С места стрелять гораздо легче, чем с ходу. Точно вижу: наш снаряд вонзается в фашистский танк. Тот загорается. Появляются дымки и еще над несколькими вражескими танками. Запылали две автомашины с пехотой. На автостраде — затор. Не теряя времени, посылаем в эту гущу снаряд за снарядом. В танке становится нестерпимо жарко, от порохового дыма режет глаза. Магомедов кричит:

— По бортам бейте, товарищ комиссар! По бортам…

— Знаю.

Но вот первые минуты смятения у противника проходят. Гитлеровцы разворачивают противотанковые орудия. Их танки расползлись от автострады влево и вправо, намереваясь, видимо, обойти батальон с флангов. За ними густо идет пехота. Она накапливается и у сарайчиков, стоящих вдоль шоссе. Вот сейчас бы ударить по этим сарайчикам! Но танки опаснее. Поэтому весь свой огонь сосредоточиваем на них.

Нам удается отразить первый натиск врага. Но к противнику подходят новые танки и пехота. Он повторяет атаку.

Вняв настойчивым просьбам Магомедова, уступаю ему место у прицела. А сам, перебравшись на командирское сиденье, подключаюсь к рации. Слышу в наушниках голос комбата:

— Стрелять только по танкам. Боеприпасы беречь.

Фашисты усиливают огонь. Снаряды рвутся теперь уже довольно близко от нашего танка. Вижу, как несколько T-IV упорно стараются выйти из-под фронтального огня, обогнуть Крутицы, ударить нам во фланг и тыл.

Вызываю Когана, сообщаю о своих наблюдениях.

— Вижу, комиссар, — отвечает тот. — Все вижу.

Он тут же приказывает старшему лейтенанту Малинину усилить огонь по отошедшим от автострады танкам. Потом вызывает младшего лейтенанта Ляшенко:

— Бей по шоссе! Не давай им приблизиться.

Слышу в наушниках:

— «Волна», я — «Урал», доложите обстановку. Немедленно доложите обстановку.

Голос так искажен эфирными помехами, что даже трудно понять, кому он принадлежит. Но если судить по позывному, то командиру полка.

— Докладываю! — кричит Коган. — Отражаю непрерывные атаки противника. Около пятнадцати танков и до батальона пехоты. Но подходят еще. Держимся…

Да, держимся. Вон слева от автострады, на желтом холодном поле, горят два вражеских танка. Справа, среди низкорослого кустарника, чадят еще три. Непосредственно на шоссе застыли сразу пять фашистских T-IV.