В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [64]

Среди джентри (нетитулованного мелкопоместного дворянства) Георгианской эпохи внезапный дар или удар судьбы в виде получения или неполучения наследства коренным образом менял жизнь человека. Кому-то везло, кому-то нет. Неудивительно, что георгианцы полагали, будто их благополучие находится в руках милосердного Господа, и молились о том, чтобы им было ниспослано смирение. Ветвь семейства Остин, к которой принадлежала Джейн, находилась на периферии низшего слоя джентри, хотя среди предков этих захудалых дворян были и настоящие аристократы, и обладатели крупных состояний. Да, сама эта ветвь постепенно обеднела. Но одно-единственное солидное наследство (результат личных связей и чьей-то своевременной смерти) открывало перед ними перспективу вновь повысить свой статус.

Джеймс Ли-Перро, дядюшка нашей героини, выиграл в этой лотерее наследств и мог наслаждаться жизнью. Он был весьма неглупым и остроумным человеком, обладавшим «значительной природной силой личности». Подобно Джейн, он отлично умел сочинять «затейливые эпиграммы и загадки, иные из которых даже удостоились напечатания – пусть и без указания его имени». Но огромное состояние избавило его от необходимости упражнять и развивать свои таланты, и он вел «весьма праздную жизнь, свойственную многим удалившимся от дел», – то в Бате, то в своем беркширском доме, который именовался «Алым особняком». Проживая в этом особняке, Джеймс и Джейн с удовольствием тратили деньги и нередко «принимали у себя за обедом по тридцать семей» соседей. Несмотря на все дядюшкино фанфаронство, Джейн относилась к нему с большой приязнью. Среди всех многочисленных родственников, которые теоретически могли бы носить это звание, Джейн лишь этих супругов именует «мой дядюшка» и «моя тетушка». Дядюшка Джеймс еще больше снискал расположение Джейн, выказав особый интерес к жизни ее братьев. «Приятно находиться среди людей, которые осведомлены о твоих близких и пекутся о них», – пишет она.

Итак, в 1797 году чета Ли-Перро приглашает свою 22-летнюю племянницу пожить с ними в Бате, намереваясь ввести ее в хорошее общество. Уже сам приезд в этот город, своего рода столицу удовольствий георгианской Британии, обычно воспринимался как нечто волшебное. Как бы ни скучал путешественник, как бы он ни был утомлен, «ПРИЕЗД В БАТ развеет мрачную хандру и апатию» (как уверяет один из тогдашних путеводителей). В конце концов, к 1801 году на развитие и украшение города было потрачено три миллиона фунтов. Эта сумма примерно равна общим инвестициям в тогдашнюю британскую хлопчатобумажную промышленность.

Бат представал глазам путешественников как «особенно величественное зрелище». Его окружали «могучие холмы». Правильные ряды каменных домов «с их бледною желтизною создают необычный и весьма любопытный эффект» (сообщают нам путеводители). И в самом деле, «этот город выглядит так, словно его единовременно отлили из одной формы: он так нов, так свеж, так упорядочен». Он являл собой замечательную картину – для тех, кто пребывал в приподнятом настроении. А вот на тех, кто находился в подавленном состоянии, все эти гладкие камни могли производить самое гнетущее впечатление. Джейн пишет о том, как после дождя мостовые Бата «вновь делаются чрезвычайно белыми», и заставляет свою героиню Энн Эллиот жаловаться на «слепящий белый Бат».

«Новый путеводитель по Бату» извещает нас, что в 1799 году «никакое иное место Англии… не может похвастаться столь же блестящим и любезным обществом, как Бат. Молодые, старые, мрачные, веселые, недужные, здоровые собираются в этот город всеобщего увеселения». Программа каждого дня была для посещающих этот город аристократов вполне предсказуема: утренние свидания в Бювете (зале, где принимались целебные воды), затем – прогулка. Можно было пройтись «от Бювета до Променада» или же «побродить по берегу Эйвона, либо в увеселительных садах Сидни-гарденз, либо по приятно ровной тропе, ведущей, к деревушке Вестон, либо посетить лавочки, библиотеки, выставки, etc.». Центром фешенебельной жизни считалась Милсом-стрит – улица «весьма притягательная для местного бомонда: здесь вы в течение одного утра пятьдесят раз киваете знакомым и спрашиваете, как они поживают».

Дамы, посещающие этот курорт, совершали поездки за город в то или иное красивое местечко, в идеале – сев в изящную коляску к какому-нибудь молодому спутнику мужского пола. Джейн во время своего визита не упустила эту возможность. «Я только что возвратилась из поездки на свежий воздух, происходившей при помощи очаровательного фаэтона, запряженного четвернею, – пишет она Кассандре. – Мы добрались до вершины Кингсдауна [название холма] и очень недурно прокатились». А дальше? «После обеда театр делается особенно притягательным, а можно нырнуть в Залы [собраний], где танцы и карточный столик зачастую служат таким удачным дополнением… к досугу модного гостя Бата, что они заполняют решительно все его остальное время».

Театр, к которому Джейн питала сильнейшую страсть, наверняка приносил ей едва ли не самую большую радость по вечерам. Батский театр стал первым таким заведением за пределами Лондона, получившим официальное королевское разрешение на представления, и во время визита Джейн его репутация была весьма высокой. Историки театра отмечают, что ее первые три романа отлично укладываются в тогдашние законы драмы. «Чувство и чувствительность» – то, что называлось тогда «сентиментальной комедией», где есть патетические моменты и где в финале торжествуют общепринятые моральные нормы. Блистательный, искрометный роман «Гордость и предубеждение», полный юмора, больше походит на «чистую комедию», а «Сьюзен» (таково первоначальное название «Нортенгерского аббатства») – «бурлеск», развернутая сатирическая история, где мир перевернут вверх тормашками.