В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [61]

Путешествия – даже по родному Хэмпширу – таили и другие угрозы. В 1793 году миссис Мэри Брэмстон, соседка Остинов, возвращаясь после чаепития у мадам Лефрой домой, стала жертвой разбойника. Негодяй объявил, что «вышибет мне мозги, если я не отдам ему деньги, – вспоминала миссис Брэмстон, – так что теперь я шарахаюсь даже от собственной тени». Злодей (который внешне, вероятно, отчасти походил на Адама Анта[42]) щеголял «в длинной крестьянской блузе, с платком или креповой повязкой, прикрывающей лицо, и с пистолетами» – и охотился за деньгами и часами своих жертв, а также за «серьгами с их ушей».

Долгие путешествия (скажем, из Годмершэма в Стивентон) совершали с ночевкой на постоялом дворе. Однажды по пути домой из Кента Остины заночевали в дартфордском «Быке и Джордже», в «апартаментах, до которых приходилось добираться по двум парам лестничных пролетов». Нет никаких сомнений, что, прежде чем согласиться на ночлег в этих комнатах, они проверили состояние постелей. «Ничто так не страшит путешественников, как сырая постель», – писал Уильям Бьюкен в своей «Домашней медицине» (1794). Мадам Лефрой рекомендовала помещать между гостиничными простынями стеклянный бокал и следить, не появятся ли на нем следы влаги: «Если стекло остается совершенно чистым, значит, постель суха».

На постоялых дворах часто царило особого рода оживление: то и дело кто-то приезжал, а кто-то уезжал. Джейн писала из «Быка и Джорджа»: «Мы пробыли здесь всего четверть часа, когда вдруг обнаружилось, что мой ящик с письменными принадлежностями и чемодан с платьем по ошибке уложили в дилижанс, который отбыл вскоре после нашего приезда, и теперь эти вещи направляются в Грейвсенд, а далее – в Вест-Индию». О, ужас! Там содержалось все ее «земное имущество» – то есть, по всей вероятности, не только немногочисленные и недорогие ювелирные украшения, но и ее рукописи. В свое время она писала о «сокровищах, таящихся в ящике моего письменного стола». Заботиться о черновиках своих романов, стараться уберечь их от сырости, пожара, небрежения – это была, прямо скажем, задача непростая. Между прочим, одно из злодеяний генерала Тилни в «Нортенгерском аббатстве» состоит в том, что он, желая освободить побольше места в переполненном экипаже, намеревается выкинуть новый письменный прибор Кэтрин Морланд, который «ей лишь с трудом удалось спасти… от того, чтобы его не вышвырнули на панель».

В Георгианскую эпоху ночь на постоялом дворе являла собой сущий кошмар, не дававший ни минуты покоя:

…то и дело распахиваются и захлопываются двери, звонят колокольчики, отовсюду слышатся голоса, требующие официанта… Чистильщик сапог бежит в одну сторону, парикмахер со своим мешком пудры – в другую, а вот мелькает мальчишка брадобрея с горячей водой и бритвами, а вот от прачки приносят только что выстиранное белье, притом коридор полон носильщиков и матросов, которые затаскивают в номера багаж.

И вообще ничто здесь не делается «без шума». Впрочем, Остины в пять часов, перекусив бифштексами, провели остаток вечера за чтением, «сидя у огня». Миссис Остин, которую всегда мутило во время путешествий, почувствовала себя «посвежевшей после приличного ужина»; Джейн тоже заметила, что «теперь она кажется вполне бодрой».

Когда Джейн или Кассандра куда-то выезжали, они обменивались письмами, число которых со временем увеличивалось. Эта переписка позволяет нам заглянуть в их частную жизнь. Находясь в разлуке (а это теперь случалось все чаще), они постоянно держали связь. Первые строчки одного из писем Джейн гласят: «Моя милая Кассандра, с чего бы начать? С какого из бесчисленных важных для меня пустяков?» В ответ она ждет таких же мельчайших подробностей: «Ты отлично знаешь, как меня интересует какая-нибудь покупка бисквитного торта».

Биографы Джейн часто сетуют, что жизнь нашей героини бедна яркими деталями, потому что она протекала «без каких-либо заметных событий». Но это если не обращать внимания на колоссальный архив дошедших до нас писем общим объемом в сотни тысяч слов. Эти свидетельства нередко разочаровывали историков, искавших в них отголоски политических баталий, описание великих событий и изложение возвышенных и глубоких мыслей. Джеймс Эдвард Остин-Ли, племянник Джейн и один из ее первых биографов, предостерегает нас, прося «не ждать от них [этих писем] слишком многого». В позднейшие времена у исследователей появилась другая причина для разочарований: письма не содержат никаких указаний на внутренние борения и тайные романтические увлечения, хотя в них можно найти немало яда, горечи и сожаления. Все-таки они неплохо представляют нашу героиню – то счастливой, то печальной, то совершенно подавленной. «Я сама не своя, – пишет она в одном из посланий, явно испытывая острое недовольство собой, – меня с души воротит и от меня, и от моих скверных перьев».

Отыскивая в эпистолярном наследии тетушки хоть какой-нибудь повод для похвалы, Джеймс Эдвард заявлял, что она обладала «превосходным» почерком и отлично умела складывать и запечатывать листки так, чтобы получился самодельный конверт: «У других такие конверты вечно выходили неопрятными и плохо держали должную форму, но ее листки всегда сохраняли необходимые сгибы, а ее воск всегда капал на приличествующее место». Между тем сама Джейн была отнюдь не в восторге от своего почерка и полагала, что у Кассандры он намного лучше: сравнивая себя с сестрой, наша героиня «чувствует себя изрядно пристыженной».