В гостях у Дракулы. Вампиры. Из семейной хроники графов Дракула-Карди - [12]

После примерно часа усердного труда его мысли стали отвлекаться от книг. Это было вызвано не зависящими от него обстоятельствами, оказывающими воздействие на его внимание и нервное состояние. К этому времени ветер уже превратился в бурю, а буря стала настоящим ураганом. Хоть старый дом и был крепок, казалось, что он весь сотрясается до самого основания. Безумный ветер гудел и выл в его многочисленных дымоходах, старых фронтонах, издавал странные потусторонние звуки в пустых комнатах и коридорах. Даже большой колокол на крыше, должно быть, ощутил силу ветра, поскольку его веревка то поднималась, то опускалась, будто колокол передвигался с места на место. Гибкая веревка скользила по дубовому полу с жутким глухим шорохом.

Прислушиваясь к этому звуку, Малькольмсон вспомнил слова доктора о том, что «это именно та веревка, на которой вешали всех, кого безжалостный судья приговаривал к смерти». Он подошел к камину, взял в руки конец веревки и стал его рассматривать. Этот предмет пробуждал какой-то неестественный интерес. Глядя на него, он попытался представить себе, кем были жертвы жестокого судьи и почему у него возникло желание держать у себя дома эту жуткую вещь. Пока Малькольмсон держал веревку, она периодически то натягивалась, то ослабевала, что было вызвано покачиванием колокола, но потом появилось новое ощущение, какая-то дрожь, словно по ней что-то перемещалось.

Непроизвольно взглянув вверх, Малькольмсон увидел огромную крысу, которая медленно ползла по веревке по направлению к нему, не сводя с него горящих глаз. Выпустив из рук веревку, он отскочил назад и выругался, а крыса развернулась и снова вскарабкалась наверх, и в ту же секунду до сознания Малькольмсона дошло, что шум, издаваемый остальными крысами, который на некоторое время прекратился, снова возобновился.

Все это заставило его задуматься, и он вспомнил, что собирался обследовать логово крысы и взглянуть на картины, но ничего этого так и не сделал. Малькольмсон зажег вторую лампу, на которой не было колпака, и, высоко подняв ее над собой, подошел к картине, висевшей третьей по правую руку от камина. Именно за ней вчера ночью спряталась крыса.

Бросив один-единственный взгляд на картину, он отскочил от нее так стремительно, что чуть не выронил лампу, и побелел как мел. Его колени задрожали, и на лбу выступили тяжелые капли пота. Его затрясло, как в лихорадке. Но Малькольмсон был молод и никогда не слыл трусом, поэтому ему удалось собраться с духом, шагнуть вперед, поднять лампу и всмотреться в картину, с которой была убрана пыль и отмыта грязь и которая теперь полностью открылась взору.

На полотне был изображен судья в алой мантии с горностаевой оторочкой. На его строгом лице застыло злое, даже жестокое выражение. Это было лицо коварного, мстительного человека: чувственный рот, горбатый красноватый нос, по форме напоминающий клюв хищной птицы. Лицо же было мертвенно-бледным. В сверкающих глазах читалась ужасающая злость. Глядя на них, Малькольмсон похолодел, потому что они были точной копией глаз огромной крысы. Лампа чуть не выпала у него из руки, когда он заметил, что из дыры в углу картины за ним наблюдают злобные глаза самой крысы, и ощутил, что прекратилась возня остальной серой братии. Однако он взял себя в руки и продолжил изучение полотна.

Судья сидел в большом дубовом кресле с высокой резной спинкой, расположенном по правую руку от каменного камина, и в углу с потолка свешивалась веревка, конец которой свернулся в кольцо на полу. С чувством, больше всего похожим на ужас, Малькольмсон узнал в изображении комнату, в которой находился сам. Он испуганно оглянулся, как будто ожидал кого-то увидеть у себя за спиной.

Потом посмотрел на угол камина и, громко вскрикнув, выронил лампу из рук.

Там, в кресле судьи, рядом со свисающей веревкой сидела крыса с жестокими глазами судьи, которые в тот момент горели ярче обычного и как будто даже дьявольски улыбалась. Если не брать во внимание завывание ветра, в гостиной царила тишина.

Звук упавшей лампы вывел Малькольмсона из состояния транса. К счастью, лампа была металлическая и масло не растеклось по полу. Однако возникшая необходимость наводить порядок расстроила его. Загасив лампу, он потер лоб и на секунду задумался.

«Так не пойдет! – сказал он самому себе. – Если я продолжу в том же духе, то сойду с ума. Это нужно прекращать! Я обещал доктору отказаться от чая. И он прав на все сто процентов! Нервы у меня уже совсем расшатались. Странно, что я раньше этого не замечал. Я себя прекрасно чувствовал. Ладно, теперь уже все хорошо, я больше не буду вести себя, как последний дурак».

После этого он налил себе полный бокал бренди с водой и решительно вернулся к работе.

Был уже почти час, когда он оторвался от книг, потревоженный внезапно наставшей тишиной. Ветер на улице выл и ревел громче обычного, а дождь барабанил в окно со звуком, больше напоминающим град. Но внутри ничто не издавало ни звука, по комнате разносилось лишь эхо ветра, гудящего в большом дымоходе, да иногда из трубы на горящие дрова с шипением падали несколько капель дождя. Огонь начал затухать и пылал уже не так весело, хотя все еще наполнял комнату красным свечением. Малькольмсон внимательно прислушался и услышал тонкий скрипучий звук, едва различимый. Он доносился из того угла, где висела веревка. «Наверное, это веревка трется о пол из-за того, что колокол качается», – подумал Малькольмсон.