В городе древнем - [17]

Степанов невольно улыбнулся, чувствуя удовлетворение оттого, что может снять часть груза с Таниной души, объяснить ей, что правда, а что ложь, преднамеренно посеянная фашистами, чтобы сломить дух людей, на время оказавшихся в их власти.

— А политбеседы у вас проводят?

— Что-то я не припомню… Товарищ Степанов, можно вас спросить?

— Конечно же!

— Только вы не подумайте, что я из-за этого пришла, я действительно за газетами…

— Таня, что вы все время извиняетесь?

— Правда, что всех нас выкинут из школы?

— Кто это сказал? Как же можно людей — на улицу?..

Таня не ответила, опустила глаза.

— Это после моего… посещения? — спросил Степанов, догадываясь. — Да, появление мое… — Он в досаде махнул рукой. — Кто у вас там живет?

— Всякие…

Степанов встал, собрал газеты — не так-то их много оказалось, — подал Тане.

— Пожалуйста, составьте мне список жильцов. Кто они… Есть ли семьи фронтовиков… Инвалиды… Сможете?

Таня сидела, держа в руках газеты, сейчас совершенно безучастная к тому, что говорил Степанов.

— Таня, вы слышите меня?

— Слышу… Слышу… Список составить… — Таня помолчала и горько вздохнула: — Михаил Николаевич, вы не узнаете меня? Какая же я стала! Боже мой! — И поднялась, словно для того чтобы Степанов смог лучше рассмотреть, какой она стала.

— Таня… — чуть слышно проговорил Степанов, отыскав на лице ее знакомые черты, которые вдруг сразу слились в облик славной Танечки с Бережка. — А я-то смотрю…

Теперь Степанов удивлялся, как это он не узнал ее раньше.

Давным-давно, то бишь года три-четыре тому назад, приехав на летние каникулы в Дебрянск, Миша возвращался вечером из кино и познакомился с девушкой. Им было по пути, и они разговорились. Обменялись впечатлениями о фильме. Узнали друг у друга, кто где живет… Таня, так звали новую знакомую, несла сумку с продуктами. Как истый джентльмен, сумку у Тани он скоро отобрал и тащил ее сам, вызывая у девушки еще не испытанное ею чувство гордости. Какой парень на Бережке стал бы нести за девчонку хозяйственную сумку? Было как-то просто и хорошо с этой девушкой, и он проводил ее до самого дома… Вот и все… С тех пор Степанов не встречал Таню и ничего не слышал о ней.

И вот она снова перед ним… В убогой одежде, хватившая лиха…

10

В райкоме партии допоздна горел свет. Первый секретарь Николай Николаевич Захаров засиживался там частенько и до утра — дел было много, и самых разных, но определяющим, главным был лозунг: «Все для фронта!»

Но разве мог чем-то помочь фронту начисто уничтоженный Дебрянск и ограбленный, опустошенный немцами район? Оказывается, мог.

Хлеб…

Еще стояла на полях неубранная рожь. Ее нужно было немедленно спасать. Заготовленный при немцах для отправки в Германию хлеб не весь был вывезен и хранился в амбарах и сараях. Сколько его, никто не знал. Как хранится, неизвестно. Какую-то долю хлеба нужно оставить крестьянам, остальное дать фронту.

Люди…

Оккупация длилась двадцать два месяца. Стало быть, не было двух призывов в армию. Где эти люди? Ну, часть ушла в партизаны, в подпольщики, часть была угнана немцами в Германию в качестве дешевой рабочей силы, часть погибла. А остальные? Остальные должны быть призваны в армию. Конечно, это дело военкома, но он не мог справиться с ним без помощи партийного актива, а значит, и без его, Захарова, помощи.

Вот Захаров и просыпался ночью и долго не мог заснуть от переутомления. Где взять силы для всего? Его первейшая забота — восстановление города, но при этом возникают и еще десятки неожиданных забот и вопросов. Сейчас на столе перед ним лежало письмо от семей репрессированных полицаев и старост.

Странно распорядилась людьми судьба. Рядом с деревнями и селами, где почти все, кто в силах были взять в руки оружие, стали партизанами, находилось село Костерино, которое поставило немцам несколько исправных полицаев. Кто они? Было бы все ясно, если бы можно было ответить: кулацкие сынки, сынки помещиков, попов и торговцев, выходцы, допустим, из Верхней Силезии. Но потомков классовых врагов, выходцев из Силезии, так же как и марсиан, в Костерине не было. Обыкновенные здоровые дрянь-мужики, праправнуки крепостных. Эти мужики сочли, что вовремя смекнули: «Немцы теперь навсегда… Нужно служить новым хозяевам… Чего же упускать момент?» И стали служить.

И вот полицаи, не успевшие скрыться, понесли кару, а их семьи остались без кормильцев. Теперь эти семьи, видно собравшись на совет и немало поспорив, писали в райком. Бумаги не нашли, и пришлось запятнанным костеринцам оторвать четвертушку газетного листа, на которой не было клише, и крупными буквами, так чтобы затмить черный шрифт, «отписать» руководителю райкома, что они голодают: при дележе спрятанного немцами хлеба их обошли, дров привезти не на чем, денег нет и взять неоткуда… Костеринцы писали далее, что они понимают: главы и члены их семей, служившие этим немцам (будь они трижды прокляты!), виноваты, хотя и в разной степени, но разве виноваты их малые дети, старухи-матери и жены?

Николай Николаевич прочел письмо раз, прочел другой… На эту исписанную газетину уже поставили входящий номер и дату получения, а что он может ответить? Конечно, им несладко, этим костеринцам… Возможно, что-то преувеличили ради доходчивости, но, видно, положение действительно тяжелое…