В горах Таврии - [68]

Мельник, муж Дусиной знакомой, находясь рядом с Василием Васильевичем, говорил:

— Я русский, свой… Петр Иванович… Фу, до чего напугали. Как снег на голову. Ведь чуть не убили своего человека.

— А если ты свой, так нечего якшаться с врагом, да еще работать на него, — ответил партизан.

— Работать, работать… Жрать захочешь, так будешь и работать, — пробормотал мельник и отошел в сторону.

Македонский и Черный подбежали к мельнице.

— Ну как, Вася?

— Хорошо, Михаил Андреевич, жду вас. Ребята на охране у дороги. Румын побили порядком, и мучка, кажется, есть.

С исключительной быстротой мешки с мукой передавались по живой цепи на ту сторону реки. В воде, поддерживая друг друга, плотной стеной стояли самые сильные партизаны. Через два часа сто мешков муки было на другом берегу.

Из-за поворота показалась фашистская машина. Осветив мельницу, фашисты открыли сильный огонь. Завязался бой.

— Васенька, теперь, дорогой, твоя задача — увлечь немцев за собой. Возьми еще десять человек и беги к повороту, — приказал Македонский.

Когда он со своей группой в полной боевой готовности стал отходить, его догнал мельник:

— Слушай, начальник, а мне что, пропадать? Ведь убьют, проклятые, если останусь, — схватил за руку Македонского Петр Иванович.

— Что же с тобой делать? — задумался Македонский.

— Возьмите с собой, в лес!

— В лес, говоришь? — спросил командир скорее себя чем мельника. — Ну, хорошо, давай с нами, а там посмотрим.

Василию Васильевичу пришлось трудно.

Отбиваясь, отряд отходил в сторону Бахчисарая. Партизаны вели бой и несли своих раненых.

Только к рассвету группе удалось выйти к лесу.

Македонский, нервно поглядывая на дорогу, по которой отходил Василий Васильевич, уводил в горы партизан, нагруженных до отказа ценнейшим грузом — ста мешками муки.

Мучной след вел в лес. Утром по этому следу отправились фашисты. Напрасны были их попытки, — разветвляясь по тропинкам, след удваивался, утраивался. Трофейная мука расходилась по всем партизанским отрядам, неся живительную силу для новой борьбы.

Долго вспоминали в лесу о "мучной операции", а участники не скоро отделались от следов ее: вся одежда их пропиталась мучной пылью.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Наступил апрель. Через горы шла весна. Она долго бушевала в садах Южного побережья, захлестнула зеленью предгорные леса и, перешагнув через продутую холодными ветрами яйлу, споро зашагала в таврические степи.

Прошли первые весенние дожди, короткие и стремительные. Снова зашумели горные речки, на северных склонах гор на глазах сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.

Партизанские лагери, разбросанные вдоль Донги, опустели. После "мучной операции" трудно было удержать людей в шалашах и землянках — все ушли на дороги громить врага.

Комиссар района Амелинов устраивал больных и раненых, наш начальник штаба подполковник Щетинин вплотную занялся личным составом, уточнял списки партизан, выяснял, у кого где семьи.

— А зачем, товарищ подполковник? — удивлялись партизаны.

— Вот-вот будет большая связь с Севастополем, — категорически заявил Щетинин. — Будем писать письма в местные военкоматы, обяжем их позаботиться о наших семьях.

Связь, связь!

Это слово полетело из отряда в отряд, из землянки в землянку…

Командование третьего района сколотило сильную группу связи. В нее вошли капитан Чухлин — начальник штаба Евпаторийского отряда, умный и смелый офицер; Кобрин — уже дважды побывавший в Севастополе; Гордиенко — один из отважных партизан Евпаторийского отряда.

В нашем лагере они появились на рассвете. Накрапывал дождик, шумела молодая листва на кронах.

Мы дали группе проводников до Балаклавы.

— Ждите через три дня самолеты, — прощаясь с нами, сказал Кобрин.

Они, не задерживаясь ни одной лишней минуты, стали подниматься на яйлу. Мы с большой надеждой провожали их.

Но прошло три дня и еще три — о группе никаких вестей. В эти дни многие партизанские лагери снова подверглись нападению карателей. Пришлось маневрировать, менять места стоянок.

Прошло две недели со дня ухода группы. Вероятно, она погибла. Штаб начал готовить другую группу.

Но вот однажды утром над лесом появился самолет-истребитель.

Сначала никто не обратил на него внимания, но — странно! — летчик упорно кружил над одним местом, то взмывая ввысь, то падал к самым верхушкам сосен. Следя за смельчаком, мы разглядели на крыльях красные звезды.

Самолет — наш!

Мгновенно зажглись костры. Часовые на постах, дежурные санземлянок, партизаны, отправляющиеся на боевые операции и возвращающиеся с них, — все сигналили огнем:

"Мы — здесь… Мы — здесь!"

А самолет покачивал крыльями, посылая нам привет от Советской Армии, от советского народа.

Над поляной Верхний Аппалах машина долго кружилась. Вдруг, набрав высоту, начала быстро снижаться.

Мы с горы наблюдали тройную петлю, проделанную машиной над Аппалахом. Потом, сделав прощальный круг над лесом и еще раз покачав крыльями, летчик взял курс на Севастополь.

— Ну, Захар Федосеевич, что ты думаешь насчет истребителя? — спросил я комиссара.

— Думаю, что связные, посланные третьим районом, перешли линию и благополучно добрались в Севастополь. Надо ждать самолетов.