В горах Памира - [22]
Теперь нам отчетливо виден весь предвершинный гребень и в конце его вершина, свободная от снега. Левее вершины блестит белый снежный нанос. Его округлые мягкие очертания радуют глаз.
Холод дает себя чувствовать. Руки окоченели, хочется двигаться быстрее, чтобы согреться. Вершина уже близко, но осторожность, которая требуется при спуске по опасным скалам жандарма на гребень, сдерживает наш порыв. Отсутствие бдительности и несчастье – очень близки друг другу. Каждая опора, каждый выступ двадцатиметрового спуска проверяются нами с величайшей внимательностью. Ледорубы, чтобы они не мешали скалолазанию, мы упрятали в рюкзаки. Ветер крепчает. От холода губы едва шевелятся. Вполголоса сообщаем друг другу об опасных местах. Наконец спуск закончен, и мы снова на гребне; продолжаем итти к вершине и, не доходя нескольких десятков метров, обнаруживаем за небольшой скальной стенкой хорошее укрытие от ветра. Над нашими головами воет ветер, прорывающийся сквозь отверстие в скале.
Когда впервые нога человека вступает на вершину, им особенно сильно овладевает чувство победы над природой.
С вершины хорошо виден Музкольский хребет. Сколько еще надо работать, сколько совершить восхождений, чтобы распутать все это сплетение хребтов и их отрогов, вершин и ледников!
Вершину мы назвали именем заслуженного деятеля науки Узбекской ССР профессора И.А. Райковой – одного из активных исследователей Памира. Она была инициатором опытов по разведению здесь сельскохозяйственных культур.
Когда мы сложили тур и осмотрелись, было уже около 4 часов дня. Солнце спустилось довольно низко, а погода готовила нам неприятность. Не задерживаясь, мы поспешили в обратный путь.
Когда мы прошли седловину перевала и поднялись по ссыпи, начался снегопад. Все вокруг заволокли свинцовые тучи. Начало темнеть задолго до обычного часа – это для нас было почти катастрофой. Мы спешили, сколько позволяли нам силы и рельеф местности. Надо во что бы то ни стало до наступления темноты успеть притти в Высотный лагерь. Но прошло полчаса, а тучи становились все мрачнее. Видимость ухудшилась настолько, что знакомые очертания скал искажались в темной пелене снега. Скалы покрылись слоем снега. Опасность движения увеличилась: под снегом скрылись неровности склона, все становилось скользким. На этот раз Владимир Гарницкий, проходя все тот же злополучный скальный барьер, сорвался. Сгоряча он не обратил внимания на то, что повредил ногу, но через некоторое время начал прихрамывать.
Совсем стемнело. Никаких ориентиров больше не было видно. Для нас важно не потерять направление основного гребня и не отклониться в сторону. Время от времени мы проверяли направление нашего движения по компасу. Порывы ветра иногда разгоняли облака, и луна своим бледным светом озаряла покрытый снегом гребень. Но это продолжалось недолго. Через мгновение снова набегали тучи. Все опять скрывалось во тьме, и на ощупь мы опять медленно двигались вперед.
Пик Райковой
Гребень пика Райковой (X). Вдали вершина пика Армянской Академии наук (XX)
Снегопад перешел в пургу. Оледеневшие снежинки больно кололи лицо. По нашим расчетам, где-то вблизи уже должен быть провал гребня, в который мы вынуждены были раньше спускаться. Но время шло, а провала все не было. Похоже на то, что мы уже сбились с пути. Оставив Гарницкого и других дожидаться, я пошел вперед, Блещунов же взял несколько левее, куда-то под скалы, на которых я находился. Мы оба криками поддерживаем связь через Гарницкого, так как завывания ветра не позволяют мне слышать сигналы Блещунова.
Я вовремя остановился: у моих ног обрыв. Пытаюсь разглядеть, что внизу, но напрасно. Обрыв тонет во тьме. Вдруг мне помогает ветер: на минуту облака редеют, слабый свет луны освещает противоположную сторону провала, который мы ищем. Я кричу Гарницкому, и через десять минут мы все снова вместе. Близость лагеря вселяет в нас бодрость. Кое-как преодолели и это последнее препятствие, но в абсолютной темноте лагеря все же не видно. Можно только догадываться о направлении, в котором он расположен. Свистом мы подаем сигнал. В лагере нас услышали, и вскоре кто-то из товарищей, размахивая фонарем, указывает нам путь.
Через 30 минут в маленькую палатку собрались все обитатели Высотного лагеря. Я никогда не думал, чтобы в палатке, где обычно тесно троим-четверым, могли поместиться 10 человек. Мы с трудом снимаем с себя замерзшую одежду и лезем в спальные мешки. Только теперь сказалась страшная усталость. Внимание и забота о нас Заленского, Костенко, Хачатуряна согревают нас больше, чем приготовленный ими горячий ужин. Ашот Альбертович из неприкосновенного запаса выдает нам немного коньяку к чаю. Приятная теплота разливается по телу, и пять мучительных часов борьбы с пургой отходят куда-то далеко, в прошлое. Пурга по-прежнему неистовствует за тонким полотнищем палатки, но теперь она нам не страшна.
Утром в обычный час мы снова на ногах. Только Рыскин после вчерашнего восхождения чувствует себя немного не в «форме» и не вылазит из спального мешка.
Из соседней палатки высунулась голова незнакомого мне человека с растрепанными волосами. Кто это? Но вскоре я вспомнил, что эта долговязая фигура с худощавым лицом, на котором за стеклами очков светились добрые глаза, могла принадлежать только Александру – практиканту биологической станции, – я был удивлен еще больше. Когда и как он попал в лагерь?
