В горах Ештеда - [37]

Антош хмуро посмотрел на жену, дважды резко оборвавшую его. Он давно готовился к этой встрече, знал, что вряд ли она будет иной, но все же был неприятно поражен. Только сейчас он заметил, что около жены сидит не одна из батрачек, а кто-то новый, и вдруг узнал Сильву. Та смерила его точь-в-точь таким же пренебрежительным взглядом, как в тот раз на лугу, когда он спрашивал, почему она не идет с остальными в трактир. Девушка поднялась и взяла кружку, чтобы зачерпнуть для старостихи свежей воды из колоды во дворе — та, бедняжка, вся дрожала.

Дорогой Антош слыхал, что ештедские парни обратили шутку в серьезное дело и Сильве вынесли несправедливый приговор. Он не мог простить себе, зачем не вернулся тогда и не отговорил парней от сумасбродной затеи. И злился на девушку, впутавшую его в глупую историю, о которой до сих пор повсюду рассказывали со смехом.

— Что тут делает эта девчонка? — не сдержал удивления и досады Антош.

На этот раз ответ последовал значительно быстрее и был не столь краток. Старостиха словно обрадовалась, что Антош сразу же проявил недовольство.

— Что она тут делает? — злорадно переспросила старостиха. — Служит у меня. Давно я хотела видеть рядом с собой приличную особу, которой, если потребуется, можно доверить детей и хозяйство, но никак не могла отыскать подходящую. Эта девушка — сущий клад. Уж она-то не станет липнуть к мужчинам, скорее позволит посадить себя в тюрьму, а если кто осмелится ее тронуть — и ножом пырнет, не задумываясь…

Теперь Антош знал, для чего здесь Сильва: жена пестовала в ней его врага, чтобы родной дом еще больше ему опротивел. Однако даже теперь он не позволил себе поддаться озлоблению. Миг, когда он в ярости схватился за трость, до сих пор отчетливо представлялся ему. До сих пор отзывался в его душе крик жены, и каждый раз, когда он вспоминал об этом, от стыда пот выступал у него на лбу. Что, собственно, изменит лишняя капля враждебности теперь, когда он свел счеты и с женой и с самим собою?

— Я уехал, — спокойно произнес он вместо ответа, — не раскрыв тебе цели своей поездки. Тогда я еще не знал, удастся ли она. Но теперь, когда все вышло, как я задумал, нам с тобой нужно поговорить. Завтра утром, после того как накормишь прислугу, поднимись ко мне: там мы сможем побеседовать спокойнее, чем в этой горнице, где так и жди, что войдет кто-нибудь посторонний.

С этими словами Антош снял со стены ключ от каморки, в которой провел ночь перед отъездом из дому, забрал шубу, мешок и трость, пожелал жене спокойной ночи и вышел прежде, чем Сильва вернулась со двора.

— Где ты пропадала? — раздраженно встретила хозяйка девушку, когда та появилась на пороге, с удивлением оглядываясь, куда делся ее недруг. — Послушала бы, как этот хам приказывал мне явиться к нему для важной беседы. Держался что твой князь. Этот зазнавшийся скотник думает — меня с поварешки кормили[4]. О чем он может со мной беседовать? Уж не о том ли, как долго я намерена его терпеть и когда укажу на дверь? Я ответила, что сыта им по горло. Велела сидеть в своей каморке и носа оттуда не высовывать. Пусть себе ждет, пока я соизволю прийти к нему для каких-то там переговоров…

— Ваша правда! Коли он не таит на душе ничего дурного, почему бы ему не сказать все здесь? — заметила Сильва, наивно верившая каждому слову хозяйки и потому убежденная, что Антош ушел не по своей воле, а по ее приказанию.

Старостиха действительно заставила Антоша прождать целое утро, к полудню он сам спустился в горницу, чтобы еще раз пригласить ее для разговора. Но услыхал, что еще до обеда его жена, забрав детей, куда-то уехала, а куда уехала и зачем взяла с собой детей — неизвестно. Прислуге никто этого не сказал, Сильва на каждый его вопрос строптиво повторяла: «Не знаю».

Антош дал себе слово, что не сойдет с места, пока не вернется жена, хотя бы пришлось сидеть в горнице год. Он понимал: старостиха уехала, чтобы досадить ему. И не уходил назло Сильве, без конца сновавшей вокруг. Куда бы он ни глянул, везде натыкался на ее колючий взгляд, с явным удовольствием она подстерегала каждое его нетерпеливое движение, чтобы — как полагал Антош — все передать хозяйке. Своей молчаливой неотступной слежкой она довела Антоша до белого каления, он даже был доволен, что парни тогда упрятали ее в темную. Уж теперь-то он не стал бы этому препятствовать: у девчонки не только буйный нрав, но она еще и зловредна. Впрочем, чтобы не доставлять ей радости, Антош старался сдерживаться. Внешне спокойный, он ждал, пока наконец под вечер не вернулась старостиха. Она приехала без детей, чего Антош в первый момент не заметил.

— Я просил тебя вчера уделить мне несколько минут, — серьезно начал он, не дожидаясь, пока Сильва покинет горницу, — но ты нарочно меня избегаешь. Мне не остается ничего иного, как пойти к старосте и поставить его в известность об отношениях между нами и о том, что я предполагаю сделать. Я не хотел, чтобы по всему свету звонили о наших несогласиях, но ты сама меня вынуждаешь…

Угроза мужа все же проняла старостиху. Вот обрадуется изгнанный зять, когда узнает, что Антош жаловался на нее старосте! И без того он, верно, смеется над ней, прослышав, как у них все обернулось. Хотя повсюду было известно, что в усадьбе ссорятся, но нелады между супругами — дело привычное, это бывает чуть ли не в каждом доме. Семейным распрям никто не придавал серьезного значения: поговорят, посудачат, а там займутся другими сплетнями и забудут. Но чтобы старосте пришлось мирить супругов, да еще по требованию мужа, — такого до сей поры не бывало. Как ни любила старостиха заводить новую моду, в этом она вовсе не стремилась быть первой и послала к Антошу Сильву спросить, что у него там за дело.