В горах долго светает - [62]

Да и другие, кого ни возьми, не лучше: убийцы, скрывающиеся от суда и мести родичей своих жертв, беглые уголовники, отребье кочевых племен, нищие воры и бродяги, пошедшие в банду ради щедрой платы и грабежа населения. На этих трудно положиться в опасности. Ядро банды, которое держит в страхе остальных, — вот они стоят рядом, один к одному, рассматривая крестьян холодными, ненавидящими глазами. Это помещики и сынки помещиков — те, кого Апрельская революция лишила привилегий, земель и рабов. Лишь этим четырнадцати в своем войске Кара-хан верит, как самому себе, их-то он и забрал у Ахматиара, заменив пешаварским сбродом. Но они уже устали. Срываются — то бешено бросаясь в бою на врага и глупо погибая, то зверствуя без необходимости. Кара-хан и сам не жалостлив, он готов искоренять своих врагов до младенца, но — врагов. Да, у населения надо поддерживать отчаянный страх, но пусть этот страх мешает людям сотрудничать с новым режимом, а не заставляет хвататься за оружие при появлении отряда «воинов ислама». Те, кто при появлении Кара-хана сгибает шею, пусть живут и работают. Без них как бороться? Нейтралы всем нужны — их большинство, и борьба всегда идет за нейтралов.

Один из басмачей тронул главаря за локоть, косясь на его одноглазого телохранителя, тихо сказал:

— Начальник, мы вытащили того, который стрелял, полуживого из сарая. Он выхватил нож, чуть не убил Садека, пришлось его прирезать.

— Вы узнали, кто он?

— Да. Он успел послать проклятья тебе и Одноглазому. Он просил аллаха наказать брата за предательство.

Кара-хан коснулся локтя побелевшего Сулеймана:

— Прости, я заподозрил было тебя. Не ты предал — он предал святое дело. Его проклятий небо не услышит.

Сулейман стоял, стиснув зубы, чтобы не стучали.

Между тем мулла начал громко вычитывать из кожаной книги долги кучарцев своему помещику. У крестьян вытягивались лица. Кара-хан, следя за ними, все чаще бросал взгляды на незнакомого молодого человека в белоснежной чалме, с тонкими чертами лица и печальными глазами, стоящего в первом ряду мужчин. Мулла, читавший долговые записи, умолк, и первым нарушил тишину тот, которого называли Аллададом:

— Помилуй, господин! Прошлой осенью я вернул тебе почти весь долг, за мной оставалось всего три тысячи афгани, которые ты разрешил отдать кукурузой, но сам же не взял ее. Откуда еще пять тысяч афгани?

Крестьяне загудели, каждый с недоумением вопрошал, откуда за ним новые тысячи долга. Многих это так разволновало, что они позабыли о направленных в их сторону автоматах и винтовках. Кара-хан снова поднял руку:

— Мужчины! Вы забыли, сколько лун минуло с тех пор, как я ушел. Я знаю, у кого и сколько теперь земли и скота, и беру, как прежде брал за аренду. Ваш скот пасется на моих пастбищах, и за это я тоже беру не больше, чем прежде, хотя деньги стали дешевле из-за беспорядков в стране, вызванных изменниками ислама.

Глаза главаря душманов излучали такой черный холод, что крестьяне невольно опускали головы под его взглядом. Была Апрельская революция, была земельная реформа, было правительственное решение об отмене всякой задолженности крестьян помещикам, и эти люди уже начали ощущать себя хозяевами земли, работали в это лето, как никогда прежде, и тень нищеты и голода стала уходить из горных долин. Но вот он явился, господин, с целым отрядом безжалостных головорезов, и все — как прежде. Что из того, что солдаты однажды прогнали Кара-хана с его бандой — он словно стоял за дверью, ожидая, когда осень подведет итоги трудов, чтобы внезапно войти и ограбить. Их кучарский страж, милиционер Азис, привязан к дереву, сами они разоружены, солдаты далеко, и выходит, нет управы на их бывшего господина. Бывшего ли? Это только сказать легко — «бывший». Зачем отпустили русских? Надо было умолить их остаться, тогда банда не сунулась бы.

Кара-хан замечал, как ходят желваки на скулах у некоторых крестьян, и по его толстым губам в разрыве черных волос лютой красной змейкой извивалась усмешка. «Распустились без хозяина, псы нечестивые!»

— Даю полчаса, чтобы каждый доставил сюда полный расчет. Теперь мне ждать некогда. Беру все: деньги, зерно, скот, одежду, меха и шкуры. У кого нечем платить, возьму мужчин в отряд работниками, девушек — заложницами. »

— Дехкане! — хрипло крикнул Азис, перебивая главаря банды. — Не давайте оборотню ничего! Эта земля и все, что на ней, теперь ваше. Сегодня сила за ним — так пусть он грабит силой. Своими руками не отдавайте ему ни зернышка! Дни Кара-хана сочтены, скоро он, как обложенный огнем скорпион, воткнет жало в собственный затылок!

— Заткните ему рот! — рявкнул Кара-хан.

Двое басмачей кинулись к Азису, стали бить его кулаками, втолкнули в рот грязную тряпку. Закричала, забилась в руках женщин мать Азиса, запричитали сестры. Белобородый отец его стоял в толпе недвижимый и безмолвный, как изваяние. Рядом молодой мужчина в белоснежной чалме, скрестив руки на груди, следил за происходящим печальными блескучими глазами. Кара-хан упер взгляд в ближнего.

— Что же ты, Алладад, не торопишься? Или мне взять твоего сына?

— Нет, господин, помилуй! — испугался крестьянин. — Какой из него воин в неполных шестнадцать? Разве может он воевать с солдатами, у которых пушки и бронемашины? Его сразу убьют.