В голубом свете Пенанга - [3]

"Нет. Свадьба завтра", - с омерзительной ухмылкой ответил китаец, и его жирное брюхо лоснилось на солнце, как желтые бочонки, которые плавают в воде в гавани Пенанга.

"Хорошо же!" - воскликнула Мармие, схватила свою швейную иглу, вонзила ее в грудь китайца на снимке и громко сказала: "Лулауу!"

Китаец побледнел до синевы, как воздух Пенанга, захрипел, и его жирная туша рухнула к ногам Мармие...

С глубоким вздохом, как бы освобождаясь от тяжкого бремени, молодая женщина открыла глаза. Она еще слышала, как ее губы отчетливо произносят "лулауу", как скрипит бумага фотографии под острием иглы. Вот здесь упал китаец, убитый ее рукой. Теперь Мармие окончательно пробудилась и посмеялась над глупым сном.

На противоположной стороне улицы, как всегда, мирно посапывал в кресле-качалке толстый китаец Лин Сун. Он грел на солнце свой паштетообразный живот, а вокруг усердно трудились над белыми бамбуковыми стеблями полунагие плетельщики.

Мармие поискала взглядом свою иглу и обнаружила ее воткнутой в домашний халат мужа, как будто ее рука шила во сне.

Тут молодая женщина вспомнила, что как раз сегодня ее муж расплатился с китайцем, так что больше речи не может быть ни о каком долге. Вздохнув с облегчением, она пришила к халату пуговицу, пошла в дом и повесила его на прежнее место в прихожей, после чего снова принялась усердно раскрашивать открытки.

Вскоре вернулся из гавани Холонгку. Он вошел в дом, переоделся и отправился в маленькую темную комнатку, служившую ему лабораторией. Жена снаружи слышала, как он полчаса возился со своими стеклянными пластинками и бутылочками с реактивами. Затем он снова вышел на лестницу. Он был очень бледен, провел рукой по лицу и сказал жене, что чувствует тошноту. Как будто весь дом пропах омерзительным трупным запахом.

Озадаченная Мармие поднялась, и они с мужем обошли, одна за другой, все комнаты и сад, глядя, нет ли где дохлой ящерицы или мертвого попугая. Жена не чувствовала никакого запаха, но Холонгку не мог успокоиться. Ему казалось, что запах гнездится в его одежде, и когда они были на кухне, он сбросил халат и швырнул его на остывшую плиту, Мармие посмеялась над мужем, и он без халата вернулся к себе в лабораторию.

Но вскоре Мармие прибежала к Холонгку, жалуясь, что в доме пахнет гарью. Оба снова пустились на поиски и, когда открыли дверь на кухню, над плитой вдруг взметнулось ослепительное пламя, и халат во мгновение ока превратился в серые хлопья. Должно быть, в зольнике еще оставалось немного жара, и ткань, пропитанная химикалиями, исподволь тлела, а потом загорелась.

На следующий день, до того как фотограф отправился в гавань, вышел из своего дома китаец Лин Сун, перешел через улицу и встал на белых ступенях лестницы, где, как обычно, рисовала Мармие.

Молодая женщина с удивлением подняла глаза от своей работы и на мгновение подумала: "Как странно, китаец стоит здесь точь-в-точь, как вчера днем, когда я видела его во сне и проткнула иглой его фотографию!"

Между тем Лин Сун кивнул фотографу и, отозвав в сторону, прошептал ему на ухо: "Вы знаете, что вчера днем умерла в своем загородном доме Габриэла Татото? Когда она дремала в шезлонге, из сада выползла змея и ужалила ее в обнаженную грудь. Змея, видно, хотела поохотиться за хамелеоном, который всегда сидел на руке Габриэлы, но куртизанка, проснувшись, в страхе замахнулась на ядовитую гадину, и та, рассвирепев, ее укусила. Вскоре после этого Татото умерла от укуса, и теперь все люди охотятся на змей в своих садах. Так что нынче вечером я бы охотно одолжил вашего мангуста".

Фотограф обещал Лин Суну дать ему на вечер мангуста, и китаец с благодарностью и поклонами удалился. Мармие же, услышав новость, побежала на кухню, спустила с цепочки маленького мангуста, который, как известно, является лучшим сторожем от змей, и позволила зверьку обыскать кусты в саду.

А муж ее, когда остался один, схватился за грудь и вздохнул с облегчением так как не чувствовал больше за подкладкой снимка обольстительной куртизанки, который Мармие вчера пронзила во сне и который потом сгорел на плите вместе со старым халатом.

Чары развеялись, и с этого дня Холонгку больше не бродил, как лунатик, и не вглядывался часами в голубой свет Пенанга, подобный отблеску луны в солнечном сиянии.