В голубом свете Пенанга - [2]

Пока Холонгку был в гавани, его шестнадцатилетняя жена сидела одна на площадке лестницы перед их домом, под навесом, увитым ползучими растениями. Белые камни лестницы светились голубоватым светом, и белки глаз Мармие - так звали девушку - тоже отливали голубизной. Каждый день после полудня она выносила на затененную лестницу маленький столик и часами трудилась там, раскрашивая дюжины открыток, пока муж не возвращался домой.

Как-то раз Мармие сидела на своем обычном месте, и окна мастерской у нее за спиной искрились в садовой зелени, как стекла аквариума. Головка ее прилежно и усердно склонялась над работой, а черные, гладко причесанные волосы отражали голубоватый блеск. На эти лаково-черные волосы частенько заглядывался с другой стороны улицы богатый китаец Лин Сун.

Лин Сун держал напротив дома фотографа открытую мастерскую, где множество полунагих китайцев искусно плели из белого тростника по английским образцам большие вычурные кресла и диваны. Сам хозяин мастерской сидел после полудня на улице в большом кресле-качалке. Одет он был неизменно в одни только черные перкалевые штаны и дремал, подставив солнцу желтый лоснящийся шар своего живота, а голову накрыв сухим пальмовым листом. Его заплывшие жиром голые руки свисали по обе стороны кресла-качалки с толстого короткого тела. Черные штаны блестели на солнце, как вязкий расплавленный асфальт, а желтый шар тела был покрыт мельчайшими бисеринками пота и переливался, будто жирный вздутый паштет.

Когда Лин Сун не спал, он раскачивался взад-вперед, и его длинная коса свисала за спинкой кресла до самой булыжной мостовой и двигалась, точно маятник. Вокруг него, согнутые над плетеньем, как муравьи, трудились его люди: часть на открытой галерее, часть - прямо на пустой широкой улице. Лин Сун мог часами раскачиваться так в кресле и поглядывать на жену фотографа. Тогда он мечтал о Китае, о своем родном городе и оттуда позже хотел взять себе жену, черноволосую, как Мармие. В этом состоянии полубодрствования распаленное воображение рисовало ему с присущим сну не знающим вины бесстыдством многочисленные любовные сцены с хорошенькой женой фотографа. Но, проснувшись, он думал трезво и здраво лишь о своей плетельной мастерской и усердно собирал в городе причитающиеся ему деньги.

Малайский фотограф тоже был кое-что должен китайцу, но Лин Сун не слишком его торопил - отчасти, потому что был соседом Холонгку, отчасти, потому что его жена безвозмездно дарила ему приятные сновидения.

И вот Мармие сидела как-то после полудня, ни о чем не подозревая, на своей лестнице перед столом и раскрашивала голубой краской открытки с видами Пенанга. Она и думать не думала о китайце, ожидая возвращения мужа, которого очень любила.

Днем в Пенанге воздух тяжелый и душно, как перед грозой, а все предметы на земле излучают слабый свет, заряженные голубым электричеством. Часами склоняясь над увеличительным стеклом, Мармие рисовала до полного изнеможения. Утомившись, она пошла в дом, взяла домашний халат мужа, положила себе на колени и хотела пришить к нему оторвавшуюся пуговицу.

В саду стояла влажная жара, и гладкие листья веерных пальм отбрасывали яркие световые блики, как большие зажигательные линзы. У Мармие закружилась голова и, вдев нитку в иголку, она на мгновение прикрыла глаза.

Но это мгновение, длившееся не более нескольких секунд, перешло в картину сна, продолжавшегося, как ей казалось, годы.

Мармие привиделось, что китаец Лин Сун внезапно явился взыскать с них долг. Он стоял перед ней и, стуча кулаком по столу, требовал немедленной уплаты денег, так как собирался ехать в Китай и там жениться. Напрасно Мармие просила об отсрочке - Лин Сун был неумолим. Триста иен за плетеные стулья и диваны - обстановку ателье - должны быть уплачены сейчас же. Иначе - тут китаец плотоядно ухмыльнулся - он сегодня же велит зарезать и изжарить Холонгку, как делают людоеды на Суматре, и вместе со своей многочисленной родней раздерет его в клочья, будто свадебную мышь. Мармие живо представила дикие, поросшие сумрачными лесами берега Суматры за Малаккским проливом, где еще в наши дни, как рассказывалось в Пенанге, свирепствуют людоеды. Молодая женщина задрожала от страха; в своем затуманенном сном сознании она перепутала Китай с Суматрой и была убеждена, что китаец перебрался туда и намерен потащить за собой ее мужа, если тот не уплатит долга.

И тут Мармие вспомнилось поверье, о котором рассказывал ей отец. Он не раз говорил, будто можно убить человека, если проткнуть иглой его изображение: фигурку или фотографию. Укол нужно нанести в грудь и при этом громко и отчетливо произнести малайское слово "лулауу". Рука не должна дрожать. Иглу следует приставить к фотографии против сердца и при слове "лулауу" пронзить изображение, но так, чтобы игла не сломалась.

Во сне Мармие решила убить китайца и так спасти мужа от зубов людоедов. Она стала рыться в ящике стола, ища фотографию, которую Лин Сун заказал для своей невесты.

Затем она еще раз пристально посмотрела в глаза китайцу и сказала: "Значит, ты не дашь моему мужу никакой отсрочки, Лин Сун?"