В гольцах светает - [31]

— Люди не ошиблись. Тот, кто поддерживает жизнь на этой земле, равен Великому Дылача. Это подарок самого хозяина-Гасана!

Девушка вздрогнула, шапочка, которую она собиралась примерить, вывалилась из рук и упала к ногам. Люди оцепенели. В тяжелом молчании застыла полянка.

— Хозяин-Гасан не забывает обид, — растерянно и не очень зло обронил Куркакан.

— Да, это так, — эхом откликнулись робкие голоса.

Урен стояла с гордо поднятой головой. Глаза ее были опущены, но она чувствовала на себе десятки выразительных взглядов — испуганных, удивленных, злых и тревожных. Только двое спокойно любовались ею: отец и Аюр.

— Я не сказал всего, что должен сказать, — скорбно начал Куркакан. — Великий Дылача много старается, но его усилия могут пропасть, как след на воде, если не будет стараться хозяин-Гасан. Люди Чильчигирского рода могут остаться без еды и пищи для ружей. Голод погасит их очаги...

Солнце скользнуло за густое облако, и зловещие тени легли на лица людей — казалось, дыхание смерти уже коснулось их. И шаман сидел согбенный в скорбной печали, точно у погасшего очага. Но Аюр знал, что у него на сердце! Охотник еще немного медлил, чувствуя напряженную, окаменевшую руку Дуванчи, тяжелое дыхание Тэндэ, потом быстро встал.

— Эта земля... — сказал он громко, и глаза Куркакана спрятались под вздрагивающие веки. — Эта земля хранит не только следы отцов наших отцов. Она хранит их обычаи. Кто может их нарушить, чтобы принести оскорбление ушедшим в низовья реки Энгдекит?

— Никто, пожалуй. Да, никто, — отозвались люди.

— А обычай говорит, что вторая дочь Тэндэ должна стать женой сына Луксана, — Аюр проворно достал из мешка чернобурку, шагнул к Урен и ловко набросил мех на ее плечи.

— Эту шубу сын Луксана дарит той, которую в зеленые дни приведет в свою юрту. Так говорит обычай.

Урен смущенно улыбнулась. Лицо ее вспыхнуло.

Люди одобрительно загудели, но голоса сейчас же перешли в ропот вспугнутой листвы под мимолетным взглядом шамана.

Куркакан пошел в наступление:

— Духи пошлют горе! Дочь Тэндэ отдала свою душу русскому Миколке. Она может войти женой в юрту только равного себе.

Куркакан сделал последний ход, и Аюр ответил на него:

— Когда душа жены Луксана покидала жилище, она сказала такие слова: «Пусть слышит Тэндэ, и добрые духи будут всегда охранять его жилище. Он должен сделать, как велит обычай. Его вторая дочь должна прийти к этому очагу, чтобы продолжать мою жизнь».

Взгляд Аюра уперся в Куркакана. Это был взгляд обличителя. Но еще страшнее были его спокойные слова, которые, точно ледяные капли, падали за воротник Куркакана, заставляя его сжиматься.

— Эти слова вошли в уши того, кто был там, — заключил Аюр.

— Да, послушные Куркакану передали слова ушедшей в низовья реки, — подтвердил шаман неповинующимся языком.

Облегченный вздох, как ветер, пролетел над полянкой. Теперь все взоры были устремлены на Тэндэ. Слово оставалось за ним.

Тэндэ ласково посмотрел на свою гордую дочь и громко произнес:

— В жилище сына Луксана нет женщины, и некому разобрать его юрту. Это сделают твои руки. — Он перевел взгляд на Адальгу. — В жилище Аюра тоже нет женщины. Его юрту разберут твои руки.

Люди поднимались со своих мест, возбужденно переговариваясь, расходились.

Куркакан стоял на том месте, где остались следы маленьких ног Урен, и, горбясь, стряхивал мокрый снег с голубой шапочки.

В стойбище начались сборы в дорогу, женщины разбирали юрты, мужчины вьючили оленей.

4

Сонная беззвездная ночь висит над тайгой...

У подножия сопки горит полтора десятка небольших костров. Их пламя красноватыми бликами ложится на холм, покрытый отопрелой ветошью, вырывает из темноты стволы деревьев. Костры то вспыхивают, то тускнеют, и кажется, что все вокруг шевелится: шевелится жухлая трава на склоне сопки, шевелятся голые ветки деревьев, роняя вышелушенные шишки.

Стойбище спит, утомленное переходом. Не спят лишь двое. Они сидят возле костра бок о бок, лица их хмурятся.

— Ты видел этого человека во всех его шубах! — Аюр с силой ткнул прутом в пылающие головни, обернулся к Дуванче. Взгляд его прямой, под темной кожей бугрятся желваки, он едва сдерживает гнев. — Зачем пошли к нему твои ноги?!

— Я показал тропу в Анугли русским, — упрямо твердит юноша. — Они ставят там свои черные знаки на каждом дереве. Мое сердце не находит места. Духи должны сказать, что мне делать.

— Клянусь иконой Чудотвора! Если бы ты ждал помощи духов лисьей морды, руки Урен никогда бы не коснулись твоего жилища. Она ушла бы к жирному Перфилу!

— Нет! Она никогда не уйдет к этому толстому пню! Ведь моя мать и духи пожелали, чтобы мы были вместе. Ты сам в тот день сказал так. Ты слышал слова моей матери.

— Я не слышал этого, — усмехнулся Аюр.

— Но сам Куркакан подтвердил.

— Старая лиса хотела сказать другое. Или ты забыл эти слова: «Дочь Тэндэ отдала свою душу русскому Миколке. Она может войти женой в юрту только равного себе». А кто равный ей? Перфил, сын Гасана!

Аюр ждал, что сейчас парень встанет в тупик, но ошибся. Дуванча ответил без раздумий.

— Заяц бегает одной тропой, пока на ней не поставят петлю, — так сказал Аюр. Имеющий бубен слышал слова моей матери, но не сказал их. Он хотел отвести беду от стойбища. Духи встали между мной и дочерью Тэндэ. Они хотят, чтобы она стала женой равного себе. Имеющий бубен будет говорить с ними. Хорошо говорить!