В глубине души - [9]

Отец Михаил знал эту женщину, которая пришла за сорок верст в надежде получить помощь для больного ребенка.

— А ты была в больнице-то? — спрашивал ее отец Михаил.

— Да где я только не была, — отвечала Зинаида. — У них один разговор — заграница. А где ж я такие деньги-то возьму?

Отец Михаил не знал, что ответить.

Денег у него тоже не было, и поэтому он пытался подарить надежду. Но это служило плохим утешением матери, теряющей единственного ребенка. Когда Зинаида вышла из толпы, то вид ее мог бы тронуть даже каменное сердце.

Тут же выскочил вперед оператор с камерой и стал снимать несчастную.

— Ты чего делаешь! — прикрикнул на него Чудаков, и отец Михаил подумал, что в губернаторе проснулось что-то человеческое.

— А что? — удивился оператор. — Снимаю.

— Ты чего снимаешь-то?

— Тетку.

— Ну, ты в порядок ее сперва приведи, а то народ от такого вида в обморок упадет.

От этакого цинизма у священника захватило дух.

— Постыдились бы… — пискнул он слабым голосом.

Но его никто не услышал.

Зинаиду подхватили под руки, и тот парень, который больше всех суетился вначале, администратор, поволок ее вместе с ребенком к машине.

— Ты чего эту рвань на голову нацепила? — выговаривал он по дороге. — Жара же на улице!

— Так я же в церковь шла, — объяснила Зинаида, — без головного убора нельзя, а ничего другого у меня нет.

Это признание отскочило от администратора как от стенки горох.

Он ловко затолкнул Зинаиду с дочерью в телевизионный автобус, и уже через мгновение они вышли оттуда размалеванные, как матрешки.

Но на экране этой грубой работы не было видно. Зинаида выглядела вполне естественно, как женщина, только что напившаяся парного молока.

Чудаков поджидал просительницу на пригорке.

По всему было видно, что мероприятие опротивело ему до крайности. Он нервно подергивал ногой, посматривал на дорогой «Ролекс» на руке и стриг недовольным взглядом поверх голов людей, которых охрана опять оттеснила подальше.

Для репортажа уже нашелся персонаж, а лишние просители были ему ни к чему.

Увидав приближающуюся женщину, Чудаков мгновенно преобразился. На его лице опять заиграла открытая доброжелательная улыбка, и он, стараясь смотреть мимо камеры, чтобы на экране выглядеть как можно естественнее, и широко расставив в стороны руки, двинулся навстречу просительнице.

Женщина опять несла девочку на руках — видимо, от слабости та не могла ходить.

— Как же вы, милая, столько верст, с такой тяжестью! — воскликнул Чудаков и взял ребенка из рук матери. Девочка вяло протянула к матери ручки и тут же сдалась, она привыкла жить без протеста. — Вы бы хоть колясочку какую-нибудь приспособили.

— Да нету у меня никакой колясочки. Я уж так, по привычке.

— Вот все вы так, — мягко упрекнул Чудаков. — За жизнь ребенка-то бороться надо!

— А я что делаю! Вон полземли исходила! — Зинаида чуть не плакала.

Она впервые в жизни почувствовала заботу. Заботу настоящую — не ту беспомощную, эфемерную, которой окружал ее поп, а энергичную, действенную, от которой в сердце распускается мягкий бутон надежды.

— Да что ж ходить-то неведомо куда? — продолжал Чудаков. — Ребенку в больницу надо.

— Да была я в этих больницах! Они там все что-то про Германию говорят.

— Ну…

— Да где я и где Германия.

— Ах, милая! — Чудаков потрогал пальцем напомаженную щеку девочки и брезгливо посмотрел на свой палец. — Германия-то совсем недалёко. Двадцать первый век на дворе.

И тут Зинаида не выдержала.

Как есть, во всем своем единственном обмундировании, она упала на колени прямо в грязь и, громко рыдая, воздела к чиновнику руки.

— По… по… по… — взмолилась она, — отец, родной, помоги!

Увидав мать в таком положении, девочка тоже залилась тихим плачем.

Чудакову все это не нравилось. Ситуация явно выходила из-под контроля. Эта тетка валяется в грязи, опять вся вывозилась, снимать невозможно, ребенок ревет прямо в ухо.

Чудаков не был злым человеком и людям иногда действительно помогал, но, объездив пол-Европы и усвоив хорошие западные манеры, он не мог спокойно смотреть на подобные сцены.

Вместо жалости они вызывали в нем раздражение.

«Что же это такое, почему люди нормально разговаривать не умеют, — думал он, — обязательно нужны какие-то крайности».

На помощь ринулся отец Михаил.

Он попытался поставить Зинаиду на ноги, но та сопротивлялась, и между ними завязалась какая-то непотребная борьба.

— Ну все, хватит! — наконец не выдержал губернатор и передал ребенка на руки охране. — Тебе придется монтировать из того, что есть, — крикнул он на ходу оператору, — а меня можешь доснять на даче. По коням!

Все гости мгновенно двинулись к машинам.

Перед Чудаковым почтенно распахнули дверь его лимузина. Он грузно уселся на заднее сиденье, машина тронулась.

И через затемненные стекла было видно, как беспомощно, опустив руки, застыла на толстых ногах Зинаида, а рядом с ней поп с больным ребенком на руках.

И сердце Чудакова дрогнуло.

— Останови! — крикнул он водителю.

Машина остановилась.

— На-ка вот, отнеси. — Он протянул сидящему с правой стороны от водителя охраннику пухлый конверт, который был приготовлен совсем для другого дела. — Отдай попу, скажи, что это пожертвование на церковь, а остальные средства, в том числе и на лечение ребенка, придут в ближайшее время.