В глубине души - [30]

С годами Алик стал испытывать к Люсе что-то вроде благодарности за ее ненавязчивую услужливость, за ее тихий, податливый нрав. В ее присутствии его буйная, необузданная натура успокаивалась, утихала, ему порой даже становилось неловко за свою несдержанность. Все то, что так любила Женька, — его взвинченную, раскаленную нервозность, доходящую до бешенства беспредметную ревность и даже побои, заканчивающиеся страстными любовными воплями, — казалось невообразимым в применении к Люсе. Она действовала на него как колыбельная перед отходом ко сну. С ней рядом он дремал, отдыхая от житейских бурь. Все чаще хотелось прилечь на диван и забыть о том, что за порогом бушует настоящая жизнь.

Алик старел и постепенно проникался благодарностью к своей покойной жене. Теперь, на старости лет, он понял, каким подарком одарила его Женька. В их отношениях с женой появилась нежность, и Люся, старая Люся впервые в жизни поняла, что такое чувственность. Алик больше не исполнял супружеский долг — он ее любил.

Конечно, в его жизни мало что изменилось, он все еще не научился довольствоваться одной женщиной. Да и не собирался он этому учиться на старости лет. «С природой не поспоришь, — думал Алик, — раз уж создал меня Бог с таким темпераментом, то придется отрабатывать свое назначение до конца». Темперамент у него был действительно необыкновенный. Другие мужчины в его возрасте уже давно ушли на покой и смирно сидели под боком у растолстевших жен, и только Алик, ведомый своими неуемными желаниями, все разбрасывал направо и налево взгляды, от которых в глазах у женщин появлялась любовная тоска.

Люся страдала молча и молча уничтожала следы, которые оставляли на муже другие женщины — выветривала на балконе пропахший чужими духами пиджак, брезгливо снимала прилипший к рубашке волос, бросала в туалет найденную в кармане записку с подписанным женским именем телефоном. О конспирации Алик не заботился, а Люсино поведение рассматривал как молчаливое согласие с его образом жизни, в котором его, Алика, все очень устраивало.

— Знаешь, Люсенька, а ведь у нас с тобой будет счастливая старость, — обещал он в минуты близости. — Рядом с такой женщиной, как ты, совершенно не страшно состариться.

Люся не знала, как понимать эти его слова. Почему не страшно? Может быть, он ее за женщину не считает, а может, это, наоборот, комплимент? Спросить она не решалась, потому что относилась к мужу как к существу высшего порядка и не хотела вызывать его раздражения ненужными вопросами. Люся была человеком терпеливым. Она собиралась перетерпеть всех тех, других, и дождаться обещанного счастья, тем более что старость была уже не за горами.

Люся еще держалась, она была пятью годами моложе, а вот Алик заметно одряхлел. Его когда-то сухая энергичная спина сгорбилась, шея одрябла, фигура стала походить на большой задумчивый знак вопроса. Слегка подрагивали руки, слегка покачивалась голова, но все это было пока терпимо и даже незаметно, особенно в те минуты, когда Алика охватывало вдохновение. Он все еще был душой компании, любил угощать, делать дорогие подарки. Женщины от его щедрости млели, и под их нежными взглядами Алик молодел буквально на глазах, даже спина как будто распрямлялась и становилась не такой сутулой. Хватало этого эффекта ненадолго, женщины стали быстро надоедать, все чаще тянуло домой, к Люсе.

В день Люсиного шестидесятилетия случилось нечто ужасное. Алик принес жене в подарок норковую шубу — большую, богатую, прямо как на боярыню — и, завернув ее в дорогой мех, прошептал:

— Поздравляю, милая.

Люся была потрясена. Нет, не подарком, новым словом — милая. Он еще никогда, никогда не обращался к ней так ласково. «Неужели дожила?» — подумала Люся и тихо заплакала.

— Ты что же плачешь, глупенькая? — Алик запустил руки под шелковую подкладку шубы и с нежностью притянул к себе Люсино неподатливое тело. — Может быть, тебе мой подарок не нравится?

— Да что ты, Аленька, как же такая вещь может не нравиться! Только зря ты на меня так потратился, — сквозь слезы проговорила Люся.

— Что ты такое говоришь, Люсенька? На кого же мне еще тратиться? Детей у нас нет, в могилу ничего с собой не возьмешь, а деньги к рукам так и липнут, честное слово, прямо девать некуда. Так что носи на здоровье.

— Да не успею я поносить ее. — Люся вытерла ладонями с лица слезы и подняла на Алика заплаканные глаза.

— Почему не успеешь? — не понял Алик.

— Потому что на улице весна, — Люся кивнула в сторону окна, — а к зиме меня уже не будет.

Алик оттолкнул Люсю от себя и замахал руками:

— Нет, нет, не говори ерунду! Даже слышать не хочу всякие глупости!

— Это не глупости. — Люся продолжала стоять, укутанная в шубу, и только маленькая, похожая на птичью головка смешно торчала из широкого воротника. — Умираю я, Алик, рак у меня.

Алик сполз по стене на пол и, упершись локтями в колени, горестно обхватил голову руками.

Люся скинула шубу и бросилась к мужу.

— Прости, прости меня! — плакала она, прижимаясь к нему мокрыми щеками. — Я не хотела тебе говорить, не хотела расстраивать, но вот видишь, как получилось…

Последние несколько месяцев они не расставались ни на минуту, и Люся умерла счастливой женщиной.