В финале Джон умрет - [34]

Скрип половицы. А затем звук, словно кто-то зажег газовый гриль: ФЛУМФ.

Я отрубился.

И очнулся. Сколько времени прошло? Судя по запаху дыма, я точно в аду. Или это сон?

В носу щипало, словно от кислоты. Я заставил себя открыть глаза и с разочарованием обнаружил, что в аду дешевый кафельный потолок, причем часть плиток побурела от воды — видимо, там текло.

В груди будто засело жало. Я потрясенно понял, что у меня все еще есть рука и она двигается. Я нащупал мокрое пятно в центре рубашки и скривился от боли. Я страшно замерз и смутно догадывался, что у меня шок. Я подумал про Фрэнка Уэмбо.

Фрэнк одиннадцать лет работал на заводе компании «Боеприпасы Вортингтона» в городе Плейно, штат Техас. Эта компания производит более сотни видов патронов для охотников, спортсменов и служб правопорядка. Года два назад Фрэнк служил инспектором третьей линии, на последнем этапе контроля качества. Трехуровневая система контроля, а также страх оказаться на скамье подсудимых, если оружие взорвется в руках сотрудника полиции, — гарантия того, что дефектные патроны от «Вортингтона» встречаются не чаще одного на миллиард.

Как бы то ни было, среди полумиллиона патронов калибра 38 мм, произведенных в тот день на «Вортингтоне», один оказался бракованным. А все потому, что в тот момент, когда он проплывал мимо машины, добавлявшей в патроны щепотку пороха, в него заползла муха. Патрон с мухой внутри в тот день проглядели первые два контролера. Фрэнк заметил бы его, но когда на экране появился патрон с дефектом, Фрэнка кто-то окликнул.

По крайней мере так показалось Уэмбо. Он обернулся, но никого не увидел.

Немного поразмыслив, Фрэнк пришел к выводу, что слово «эй» прозвучало только в его воображении, и вернулся к работе. Дефектный патрон упаковали, восемь месяцев спустя продали по каталогу товаров для служб правопорядка, а еще через пол года дефектный патрон попал к детективу Лоуренсу Эплтону (Моргану Фримену).

Еще через год Фримен зарядил вышеупомянутый патрон в свой револьвер и выстрелил мне в грудь. В патроне была только малая часть обычной дозы пороха, так что пробивная сила пули составляла менее десяти процентов от нормы. Поэтому пуля разодрала мне кожу, оцарапала грудину и отскочила.

Я открыл глаза. Навалилась такая страшная усталость, что я уже с нетерпением ждал, когда наконец меня поглотит пламя. Диван полыхал; над ним поднимались клубы черного дыма, языки пламени лизали почерневшую, пузырившуюся обшивку. Если хоть одна искра упадет на ковролин под диваном, пропитанный высокооктановым бензином…

Я пополз на четвереньках. Проклятие, дыма стало так много, что каждое дыхание напоминало попытку втянуть в себя пригоршню тлеющих окурков. Нужно добраться до двери, нужно добраться до двери. Ни черта не видно. Я заметил нечто, похожее на дверь, протянул руку и коснулся гладкого металла. Холодильник.

Значит, я полз ровно в противоположном направлении. Я повернулся и пополз дальше, нащупывая стену рукой. Ковролин занялся. Черт, здесь жарко, словно в аду. Я полз. Полз и полз. А, слава богу, вот и дверь. Я протянул к ней руку.

Снова холодильник.

Кожа пылала. Дом превратился в печь, в домну. Волосы уже горят? Я оглянулся, прищурился; гостиная оранжевым пятном расплывалась у меня за спиной. Сумею я ли я пробраться сквозь нее?

Я почувствовал странные спазмы в груди, понял, что это кашель, прижал голову к линолеумному полу, надеясь найти там пару дюймов свежего воздуха. Как же я устал. Я закрыл глаза.

Люди смертны.

С момента нашего рождения мир отчаянно пытается скрыть от нас этот факт. Вы уже давно выяснили все про секс и Санта-Клауса, но по-прежнему верите, что в последнюю секунду вас спасут, а если нет, то ваша смерть по крайней мере будет не напрасной, что кто-то будет держать вас за руку, кто-то вас оплачет. Общество устроено таким образом, чтобы поддерживать эту ложь; весь мир — огромный шумный кукольный спектакль, который должен отвлечь нас от того факта, что все мы умрем и скорее всего в одиночестве.

Мне повезло, я узнал об этом давным-давно, в крошечной душной комнате за школьным спортзалом. Многие осознают, что они смертны, только в тот момент, когда лежат где-нибудь на тротуаре, ловя последний вдох. Только в этот момент они понимают, что жизнь — как огонек свечи: порыв ветра, несчастный случай, секундная неосторожность — и он погаснет. Навсегда.

И всем плевать. Вы лежите, рыдаете, вопите во тьме, и никто вам не ответит. Вы протестуете против вопиющей несправедливости, а в паре кварталов какой-то парень смотрит баскетбол по телевизору и чешет себе яйца.

Ученые говорят, что есть темная материя — невидимое загадочное вещество, которое заполняет пространство между звездами. Темная материя составляет 99,99 % Вселенной, и ученые не знают, что это такое. А я знаю. Это апатия. Вот она, истина: сложите наши знания о Вселенной и все, что нам небезразлично, и получится крошечная искорка в огромном черном океане пофигизма.

Жар исчез. Звук тоже. Исчезло все, кроме тьмы.

Нет, не так, ведь тьма — это уже что-то, а здесь не было ничего. Может, я умер?

Я снова почувствовал, что покинул свое тело и плыву по мирам — но теперь здесь не осталось ничего, что можно увидеть, почувствовать. Только…