В джунглях Амазонки - [27]

Гостеприимство моих новых друзей было безгранично. Предводитель назначил для ухода за мной двух молодых девушек. Принимая во внимание их исковерканные губы и непомерно развитые животы, их ни с какой точки зрения нельзя было считать привлекательными; но они были очень добры и услужливы, следили за мной, когда я пытался ходить, и поддерживали, когда у меня не хватало сил. Они приготовляли особый род бульона, который был замечательно вкусен; но были и такие блюда, от которых тошнило, и я должен был есть их, скрепя сердце.

Однажды предводитель приказал мне явиться к его семейному очагу и пообедать с ним. Обед состоял из жареной рыбы, которая была восхитительна; за ней последовали печеные попугаи с жареными бананами, что было тоже вкусно, а затем суп, который я не мог проглотить. От первого глотка меня чуть не вырвало: мясо, из которого был сварен суп, было совсем тухлое, а травы такие горькие и с таким неприятным запахом, что у меня захватило дух. Предводитель посмотрел на меня и нахмурился. Тогда я вспомнил джунгли, голод и все ужасы, которые мне пришлось пережить, и, закрыв глаза, проглотил свою порцию.

Кроме главного предводителя, были еще два заместителя на случай его болезни или смерти. Все трое носили передники из перьев птиц: арары, мутум и трубача. Эти передники, покрывавшие плечи и живот, изготовлялись молодыми девушками, желавшими стать фаворитками предводителя или его заместителей. Они работали над таким передником по нескольку месяцев и затем подносили тому предводителю, чьей благосклонности домогались.

Предводители имели несколько жен, но рядовым членам племени не разрешалось иметь больше одной. Кроме передников из перьев, девушки изготовляли еще другие украшения для предводителей: они составляли ожерелья из зубов аллигатора и пекари, из плодов растительной слоновой кости (пальма-тагуа) и раскрашенных кусочков дерева, а также плели красивые гамаки, окаймляя их пушистыми хвостами белок и лесных кошек.

Мангеромасы отличались, по-видимому, хорошим здоровьем. За все пять недель моего пребывания среди них я не слышал ни об одном случае лихорадки или какой-либо другой болезни. Когда кто-нибудь умирал, тело уносилось далеко в лес, где разводили костер и сжигали труп. Затем все спешили покинуть это место и больше туда никогда не возвращались — из боязни «духа смерти».

Мужчины были хорошими охотниками, знатоками по части стрел, луков и духовых ружей, и никогда не возвращались домой без добычи. На первый взгляд мужчины могли показаться ленивыми, но им, действительно, некуда было спешить, и другой заботы, кроме охоты, у них не было. Деньги им были совсем неизвестны.

Мне разрешили разгуливать совершенно свободно, и я всегда с благодарностью буду вспоминать ту приветливость, с которой обращались со мной эти «дикари». Часто по утрам я сидел на пне дерева, перед малокой и беседовал с предводителем, особенно заботившимся о моем здоровье. Мы сидели часами и беседовали. Иногда он указывал на какой-нибудь предмет и говорил индейское его название, которое я повторял до тех пор, пока не произносил правильно. Таким путем я постепенно стал немного понимать язык моих хозяев и научился отвечать на их вопросы. Они никогда не смеялись над моими ошибками, но повторяли несколько раз слово, пока я не запоминал его.

Слово предводителя было законом, и все должны были безапелляционно подчиняться его решениям; однажды мне довелось видеть его в качестве верховного судьи.

Как-то раз я отправился на охоту с двумя молодыми индейцами, из которых один был тем самым, с которым мы повстречались в лесу на нашем обратном пути, недалеко от рокового тамбо № 3. Звали его Рере.

Мы прошли не более мили, как на противоположном берегу речки увидели кабана, рывшего корни. Мы находились на небольшом возвышении под прикрытием кустарника, а кабан был на виду. Мои спутники почти одновременно приложили стрелы к тетиве.

Кабан упал на том месте, где стоял. Связав ему ноги лианами, мы перекинули его через шест и понесли в малоку. Всю дорогу оба индейца спорили, кому принадлежал кабан, и от времени до времени клали убитое животное на землю и начинали жестикулировать и препираться. Я думал, что у них дойдет до драки. Наконец, они обратились ко мне, как к третейскому судье, но я заявил, что стрелы летели с такой быстротой, что мой глаз не мог уследить за ними, а потому я не могу сказать, чья стрела первая попала в цель.

За несколько ярдов от дома охотники стали опять браниться, и вокруг них собралась толпа, принимавшая сторону то одного, то другого. Мой совет разделить кабана пополам был отклонен. В конце концов спор разросся до таких размеров, что предводитель прислал гонца узнать о причине шума и донести ему.

После ухода гонца толпа стала расходиться, и спорщики успокоились. Гонец скоро снова вернулся с известием, что предводитель хотел лично разобрать это дело и отдал приказание собраться всем в малоке. Вождь нарядился в новое яркое одеяние из перьев, лицо вымазал свежим слоем красной краски, а в ноздри вставил новые перья мутум. Он лежал в гамаке, сплетенном из цветных растительных волокон и украшенном многочисленными беличьими хвостами. На противоположной стороне костра, у которого сидел предводитель, лежал кабан, а по бокам его стояли, вытянувшись в струнку, оба охотника с бесстрастными лицами. Вокруг тяжущихся лицом к вождю полукругом расселись на корточках все остальные мангеромасы. Предводитель рукой указал мне место на полу рядом с его гамаком. Охотники рассказали, как было дело, взглядывая иногда на меня, чтобы я кивком головы подтвердил правильность их рассказа. Предводитель выслушал охотников, не проронив ни звука, затем некоторое время смотрел на толпу пристальным, немигающим взглядом и, наконец, проговорил: «Кабан принадлежит мне. Ступайте»!