В двух шагах от вечности - [53]

Говорили про пуристов. Вернее, не говорили, а ржали и издевались над теми, кто был против новой техники вообще, особенно по религиозным причинам. А вот тех, кто был против внедряемых под кожу имплантов, бойцы хорошо понимали, потому что сами не очень-то хотели пихать в себя лишнее железо. Мол, зачем внутреннее, если внешнего хватает? «Линзы» считались внешним.

Потом болтали про одного парня в Японии, который пришел в магазин, а его заставили пройти тест Тьюринга и доказывать, что он человек. Он был инвалид, у него была странная походка – результат множества вставок, на которые реагировал металлодетектор, – и лицо, тоже странное после двадцати операций. Он потом в суд подал и выиграл.

– Хорошо еще, что к нему с отверткой в жопу не полезли, – усмехнулся Санчес, опередив Гаврилу, который тоже хотел сказать какую-то пошлость.

Они уже поговорили про число Грэма и добрались до слендермена (Рик заявлял, что его напарник по фирме видал последнего в маленьком городке в Новой Англии), когда по радио началась занудная пропаганда от Политотдела. Один только список налагаемых – временно – запретов для гражданского населения включал сорок пунктов. А на фразе «Крепить боевую дисциплину и беспощадно выкорчевывать ростки оппортунизма» – бойцы начали материться и замахали руками: мол, выключи, достала уже эта шарманка. Голос по радио был женский, но не милый, а похожий на голос строгой учительницы начальных классов.

– Товарищ Магда Пенджаби, – с ядовитой усмешкой пояснил Ян. – Она маоистка из Франции. Наполовину пакистанка, наполовину француженка. А здесь, в Латинской Америке, она стала главой движения «Католички за социализм». На первом пленуме – я смотрел его в реальном времени – она сказала, что из всех искусств важнейшими являются те, которые берут начало в живом народном творчестве, а бездуховные стили должны быть подвергнуты решительному осуждению. Похоже, у нее теперь официальный пост. Откройте общую рассылку на коммуникаторе, там пишут, что она вступила в должность старшего комиссара по этике. Она сторонник языкового пуризма и монографию написала про «неоправданные заимствования из английского в языках постколониальных народов». Думаю, за эти слова теперь будут штрафовать. Товарищи в НарВласти хотят, чтобы в новом государстве говорили и писали только на мексиканском испанском, очищенном от заимствований… раз уж нельзя перейти на какой-нибудь ацтекский науатль. А английский, мол, вообще язык эксплуататоров.

– Они там совсем loco? – возмутился Санчес.

– Чинуши и эта фурия. А что думает «Авангард»? Война на носу, десанта ждем и налетов, а они вопросами языка и музыки занимаются. Это похоже на вредительство. Разогнать их к чертовой матери. В интербригадах кого только нет, и испанский знают не все. К тому же «трансляторы» вроде не отменили.

– Это просто идиотизм, – согласился Макс.

Гаврила хотел сказать что-то, видимо, более резкое, но тут они услышали лирический перебор испанской гитары.

«Опять музыкальный дрон?» – подумал Рихтер.

Нет, источник звука приближался. Кто-то быстро шел к ним сначала вдоль ряда пальм на берегу, а потом по песку. Это был живой мариачи – певец в черном бархатном костюме с галунами и черном сомбреро из фетра с такой же оторочкой. Доносились переборы испанской гитары, и хриплый баритон пел про «корасон», то есть сердечные муки, и какую-то Изольду из города Веракрус.

Макс мог прочитать о новоприбывшем все – его имя, возраст, биографию, две судимости за воровство и семь административных дел за бродяжничество и попрошайничество. У военспеца был аналог «Очков патрульного», только интегрированный прямо в «линзы». Рихтер не отключал их даже на время отдыха, просто приглушал интенсивность окон и убрал звуки, чтобы не мешали.

Когда человек приблизился, стало заметно, что его костюм – реконструкция наряда богатого плантатора конца девятнадцатого века – сильно потрепан. Да и сам он выглядел так, будто жизнь побила его, как боксерскую грушу. Но он все еще был крепок физически – худой, жилистый, мосластый, кадыкастый, похожий на пеликана. Его покрасневшие глаза все время что-то высматривали

– и Максим подозревал, что они искали, что бы такое стащить.

– Мир вам, сеньоры! – провозгласил странный человек и помахал им широкой шляпой, в которой Макс заметил две дырки.

Это был безногий музыкант, который являлся чем-то вроде местной достопримечательности. Рихтер видел его дважды в разных людных местах города. Еще недавно тот ездил на гироплатформе с широкими колесами. На ней он мог передвигаться по ровным поверхностям лучше, чем на коляске, – но не по траве и не по песку. На лестницы его заносили на руках. В городе повсюду были пандусы… кроме трущобных районов и злачных мест, где он тоже любил бывать. Он говорил, что коляска ему не по карману и собирал на нее деньги, хотя его платформа стоила больше, чем любая коляска.

Теперь платформы не было, и он был уже не безногий.

– Смотрите все! – произнес человек в драном черном костюме с кое-как пришитыми украшениями из фольги. – Теперь я могу так!

И выполнил кувырок через голову. При этом раздался легкий механический звук, похожий на работу сервомоторов.