В двух шагах от солнца [Сборник] - [15]

Но хорошо, что нас посадили в яму до завтра. Завтра, они сказали, я пойду в Абижу. Завтра. Значит остаток дня и ночь мы проведём в этой вонючей яме на краю лагеря. Вдвоём!

Яма тесная, два человеческих роста в глубину, вся провонявшая экскрементами и мочой предыдущих сидельцев. Я не вижу лица Джилл — только светлое пятно с двумя чёрными провалами там, где должны быть глаза. Только тёмный провал там, где должна быть душа.

Она почти не дышит. Сидит, зажав нос и вдыхая через полусжатые губы — маленькими брезгливыми глотками. Дура. Что толку? Дышала бы нормально — потихоньку принюхалась бы.

Ну, да ничего, недолго уже тебе осталось мучиться. Недолго. Надеюсь. Надеюсь, я смогу собраться с силами за оставшееся время.

— Ты вернёшься за мной?

Её голос звучит так неожиданно, что я вздрагиваю.

Он звучит глухо, почти не отражаясь от земляных стен.

Хороший вопрос! Ну что ж, давай немного поиграем напоследок.

— А ты как думаешь?

Молчанье.

— Значит, не вернешься, — наконец произносит она сдавленно.

— А ты хотела бы? — спрашиваю я.

Снова молчанье. Кажется, она всерьёз задумалась над моим вопросом. Совершенно серьёзно.

— Не знаю, — слышу я наконец.

— Вот видишь, до чего ты дошла!

— Я?! Дошла?.. Впрочем, да… Но я шла за тобой. Это ты довёл меня. До этой ямы.

— Скажи ещё, что это я притащил тебя в это чёртово Монте — Вильяно! Не ты ли, с твоей идиотской страстью к путешествиям и никчёмными замашками шикарной дамы, таскаешь меня по всей Южной Америке?! Будто мы так хорошо живём, что можем позволить себе такие поездки. Тебе бы только пускать пыль в глаза своим подружкам, всем этим недоделанным Бетти, Энни, Лиззи…

— Деньги, деньги… Всё только деньги…, — устало выдавливает она.

— Деньги?! Деньги, да! Или ты думаешь, что они падают на меня с неба? Или ты думаешь, что я пашу как вол только затем, чтобы ты могла удовлетворять все свои никчёмные капризы и ни в чём себе не отказывать?

— Я хотела, чтобы ты отдохнул, развеялся… Увидел мир…

Я смеюсь. Смеюсь, задрав голову вверх, лицом туда, где сквозь щели наброшенной на яму дощатой крышки, просвечивает небо. Ещё не стемнело.

— Так я должен сказать тебе спасибо! — восклицаю я иронически, когда до конца высмеиваю всю накопившуюся ненависть. — Вот, — я обвожу руками тесную вонючую темноту, — вот он — мир! Правда, его совсем не видно. И он смердит.

— Это тоже — мир, — отвечает она. — Что делать, если мир не всегда таков, каким мы хотели бы его видеть…

Что будет, когда утром бандиты откроют яму и увидят её труп? Если они убьют меня (что скорей всего), то — без вариантов. А если отпустят? Тогда сбудутся самые безнадёжные мои надежды. Ведь никто никогда не узнает об истинной причине смерти Джилл. А я скажу, что её убили монте — вильянские маки. И буду скорбеть до конца жизни…

— Не возвращайся за мной, — неожиданно просит она.

Даллас, 2006

На будущий год она собирается в Гвиану. На этот раз я не возражаю, не отговариваю. Эта маленькая дикая страна, с её индейцами, партизанами и общей нестабильностью может стать прекрасной могилой для Джилл даже при минимальном моем участии. Может она стать могилой и для меня. Но я уже не смотрю на такую вероятность как на что‑то ужасное. Я уже знаю, зачем купил в бразильской лавчонке тот нож.

— Почему — Гвиана? — единственный вопрос, который я задаю.

Она пожимает плечами.

Судьба.

Монте — Вильяно, 2007

Свет больше не пробивается через щели крышки, закрывающей яму, в которой мы сидим. Наверху наступила ночь, мрак поглотил нас. Теперь даже белого пятна на месте лица Джилл я не вижу. Ничего. Если бы не её сдавленное дыхание, можно было бы решить, что она умерла, и я остался здесь один.

А хорошо бы оказаться здесь одному, без этой гадины. Как — будто её никогда и не было рядом.

— Пит, скажи… — она прерывает мои мысли, заставляя вздрогнуть от неожиданности. — Скажи, ты…

Я жду. Я не собираюсь помогать ей выговорить то, что она хочет.

— Скажи, ты… У тебя еще остались хоть какие‑нибудь чувства ко мне? Ну, кроме ненависти, конечно.

Я молчу. Что я могу ответить?

Иногда мне становится жаль её. В конце концов, когда‑то она была единственным существом на свете, которому я бесконечно доверял, которого безудержно любил, которое…

Когда‑то…

Она нащупывает в темноте мое колено.

— Может быть… — шепчет она, — может быть нам… Попробовать… вернуть всё, а?

— Всё сначала?! — не сдерживаюсь я. — Ещё раз?

Кажется, она плачет тихонько, стараясь не всхлипывать, чтобы я не заметил.

— Тебе было так плохо со мной?

Ну точно, плачет — в голосе слёзы.

Только не поддаваться чёртовой жалости! Не раскисать, не впадать в сантименты, не позволить ей увлечь меня в воспоминания о первых двух, счастливых, годах.

— Пит?..

— Ты так боишься, что я оставлю тебя здесь одну?

— О, Господи, да нет же! Если ты… Если ты не… Если ты больше не хочешь быть со мной, то тебе лучше и не возвращаться.

— А ты? — спрашиваю я. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы что‑нибудь спросить.

Её ладонь слепо тыкается в мою скулу. Дрожащая и влажная (наверное, она утирала ею слезы) ладонь поднимается выше, на щеку, и медленно гладит.

— Небритый, — шепчет она. — Зарос…

Я должен взять её запястье и убрать руку с моей щеки. Я должен сделать это. А потом достать нож. В темноте я, конечно, не найду её печень. Что ж, придется бить наугад, куда попаду. Бить, пока жизнь не прекратится в ней.