В движении. История жизни - [45]

В ноябре 1965 года днем я принимал огромные дозы амфетамина, а ночью, будучи не в состоянии заснуть, – не меньшие объемы хлоралгидрата, снотворного. Однажды, сидя в кафе, я вдруг стал жертвой диких неожиданных видений – их я описал в своих «Галлюцинациях»:

Я помешивал кофе, и он вдруг стал зеленым, а потом пурпурным. Вздрогнув, я поднял голову и вдруг увидел, что у посетителя, который расплачивался возле кассы, большая голова с хоботом, как у слона. Паника овладела мной; я швырнул на стол пятидолларовую бумажку и, выбежав на улицу, бросился через дорогу к автобусу. Но у всех пассажиров автобуса оказались смахивающие на куриное яйцо гладкие головы с огромными сверкающими глазами, похожими на фасеточные глаза насекомых; глаза эти двигались неожиданными рывками, отчего казались еще более страшными и неестественными. Я понимал, что это галлюцинация, что я не могу остановить происходящее в моей голове и что единственное, что мне нужно делать, – это, по крайней мере, контролировать свое поведение, не кричать в панике и не впадать в кататонический ступор при виде монстров с глазами насекомых.

Когда я вышел из автобуса, здания вокруг меня раскачивались и развевались на ветру, словно флаги.

Я позвонил Кэрол.

– Кэрол, – сказал я. – Хочу с тобой попрощаться. Я сошел с ума, я псих. Началось утром, а теперь становится все хуже.

– Оливер! – воскликнула Кэрол. – Что ты принимал?

– Ничего, – ответил я. – Именно поэтому мне так страшно.

Кэрол мгновение подумала, потом поинтересовалась:

– А что ты только что кончил принимать?

– Вот оно! – догадался я. – Огромные дозы хлоралгидрата, а вчера вечером он у меня кончился.

– Оливер, старина, – проговорила Кэрол на том конце линии, – ты умеешь переборщить. Теперь у тебя белая горячка.

Все четыре дня, пока у меня был delirium tremens, Кэрол сидела со мной, ухаживала; когда волна галлюцинаций накатывала на меня, она оставалась якорем, привязывавшим меня к действительности, единственной точкой стабильности в хаосе моего потрясенного мира.

Второй эпизод, когда я в панике позвал Кэрол, случился через три года. Однажды вечером я почувствовал легкое головокружение, помутнение сознания и странное возбуждение. Я не мог уснуть, но особенно меня напугало то, что моя кожа на моих глазах стала местами менять цвет. Моей хозяйкой в ту пору была храбрая очаровательная пожилая леди, которая в течение долгих лет боролась со склеродермией, очень редким заболеванием, которое постепенно огрубляет и сморщивает кожу, деформирует конечности, что иногда делает необходимой ампутацию. Мари страдала от этого более пятидесяти лет и с гордостью говорила мне, что ее случай имеет самую длинную историю из всех, что были зафиксированы и описаны в клинике. И вот, среди ночи, когда поверхность моей кожи полосами вдруг поменяла фактуру, стала твердой и воскообразной, меня вдруг пронзила мысль: у меня склеродермия, да еще и «галопирующая». Вообще-то я никогда о такой форме не слышал – склеродермия отличается крайне неторопливым развитием. Но всегда существуют какие-то отклонения от классических форм болезни, и я подумал, что смогу удивить врачебный мир, став первым в мире больным с острой склеродермией.

Я позвонил Кэрол, и она приехала, с черной сумкой в руках. Бегло осмотрела меня. У меня появилась лихорадка, а кожа покрылась волдырями.

– Оливер! – сказала наконец Кэрол. – Ты идиот. Это ветрянка. Ты кого-нибудь осматривал на днях с герпесом или лишаем?

Да, ответил я. За четырнадцать дней до этого я осматривал старика в округе Бет-Абрахам, и у него был опоясывающий лишай.

– Опыт – лучший учитель, – сказала Кэрол. – Теперь ты знаешь, и не только из книг, что лишай и ветряная оспа вызываются одним и тем же вирусом.

Одаренная, остроумная и великодушная Кэрол, которая боролась с полученным в детстве диабетом, а также с теми, кто выступал против того, чтобы женщины, и тем более цветные женщины, становились врачами, доросла профессионально до руководителя нью-йоркской больницы Маунт-Синай и, пребывая в этой должности, многие годы добивалась того, чтобы врачи-женщины и врачи-цветные пользовались равным со всеми уважением. Кэрол никогда не забывала тот эпизод с хирургами в Маунт-Ционе.

Когда я начал работать в Нью-Йорке, количество потребляемых мной наркотиков резко возросло частью из-за Карла, из-за нашей драматической любовной истории, а частью оттого, что на работе у меня не ладилось, и я начал понимать, что зря наметил для себя карьеру ученого-исследователя. К декабрю 1965 года я начал часто болеть, по несколько дней не являясь на работу. Поскольку я постоянно принимал амфетамин, то ел крайне мало и сильно потерял в весе – почти восемьдесят фунтов за три месяца. С трудом я выносил в зеркале отражение своей изнуренной физиономии.

В канун Нового года меня вдруг посетил момент просветления: я переживал вызванные амфетамином экстатические ощущения и вдруг сказал себе: «Оливер! До следующего Нового года тебе недотянуть, если ты не обратишься за помощью. Кто-то должен вмешаться». Я чувствовал, что глубоко под моим пристрастием к наркотику и стремлением к саморазрушению лежит серьезная проблема психологического свойства. Если ее не разрешить, я буду постоянно возвращаться к амфетамину и в конце концов себя убью.