В движении. История жизни - [41]

Я мало думал о том, что происходит с моим телом и, вероятно, моим мозгом. Мне были знакомы некоторые люди на «Побережье мускулов» и пляже Венеции, которые умерли от передозировки амфетамина, и мне действительно повезло, что я не умер ни от сердечного приступа, ни от удара. Я одновременно и понимал, и не понимал, что играю со смертью.

В понедельник я возвращался на работу – разбитый и слабый, – но никто, я думаю, даже не подозревал, что выходные я провел либо в межзвездном пространстве, либо в шкуре крысы, которую пытали электрическим током. Когда меня спрашивали, как я провел уикенд, я отвечал, что я «отсутствовал»; где и в каком смысле я «отсутствовал», люди не спрашивали.

К этому времени у меня было две публикации в неврологических журналах, но я надеялся на нечто большее – выставку в рамках предстоящего ежегодного конгресса Американской академии неврологии.

С помощью своего приятеля, изумительного фотографа Тома Долана, работавшего в нашем отделении и разделявшего мой интерес к биологии моря и беспозвоночным, я на время оставил фотографирование пейзажей американского Запада и обратился к внутренним пейзажам невропатологии. Мы напряженно работали, стараясь сделать максимально качественные снимки, передающие микроскопический облик полуразрушенных аксонов у больных, страдающих от болезни Халлервордена – Шпатца, у крыс, ставших жертвами недостатка витамина Е, и у мышей, которых подвергли воздействию ИДПН. Мы перенесли эти изображения на слайды «кодакхром», соорудили подсветку и создали подписи к каждой фотографии. Потребовалось несколько месяцев, чтобы свести все воедино, наладить и приготовить к демонстрации во время весеннего 1965 года конгресса ААН в Кливленде. Наша выставка произвела фурор, как я и надеялся. Обычно робкий и зажатый, я неожиданно увидел себя в центре всеобщего внимания: вот я увлекаю людей к своей выставке и разглагольствую об особой красоте и привлекательности трех обнаруженных мной типов аксональной дистрофии, столь различных клинически и топографически, но столь похожих на уровне индивидуальных аксонов и клеток.

Этой выставкой я представил себя неврологическому сообществу США, как бы говоря: «Вот он я! Посмотрите, что я могу». Нечто подобное было тогда, когда я, четыре года назад, установив на «Побережье мускулов» новый рекорд в жиме из положения сидя, представился сообществу пауэрлифтеров.

Я боялся, что после окончания аспирантуры в июне 1965 года я останусь без работы. Но моя выставка материалов по аксональной дистрофии стала причиной того, что на меня посыпались предложения о работе со всех концов США. Из них два предложения были очень ценны; оба – из Нью-Йорка: одно от Коэна и Олмстеда из Колумбийского университета и второе от Роберта Терри, авторитетнейшего невропатолога из Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна. Я был покорен новаторской работой Терри, когда он в 1964 году представил в Колумбийском университете свои последние, сделанные с помощью электронного микроскопа открытия в сфере изучения болезни Альцгеймера; в то время мой интерес был главным образом связан с дегенеративными заболеваниями нервной системы – проявляются ли они в молодом возрасте, как в случае с болезнью Халлервордена – Шпатца, или в старости, когда речь идет о болезни Альцгеймера.

Наверное, я мог бы остаться в Калифорнийском университете и жить в своем маленьком домике в Каньоне Топанга, но мне нужно было двигаться вперед, и, что важно, именно в Нью-Йорк. Я чувствовал, что мне слишком хорошо в Калифорнии, что я привык к беззаботной и достаточно неряшливой жизни – не говоря уже и о углубляющейся зависимости от наркотиков. Я понял: мне нужно переехать туда, где кипит реальная, тяжелая жизнь, где я смогу полностью отдать себя работе и, не исключено, найду свое «я», обрету собственный голос. Несмотря на интерес к аксональной дистрофии – поле, принадлежавшее Коэну и Олмстеду, – я хотел заняться чем-то другим, попытаться каким-то особым, интимным способом связать невропатологию и нейрохимию. Колледж Эйнштейна и был местом, где я мог заняться интердисциплинарными исследованиями, и именно в этих двух областях, которые здесь были сведены вместе благодаря гению Сола Кори. Я принял предложение колледжа Альберта Эйнштейна[26].

Все три года, которые я провел в Калифорнийском университете, я напряженно работал, занимался спортом и ни разу не имел отпуска. Правда, время от времени я приходил к своему боссу, внушительному (но доброму) Огастесу Роузу, и говорил, что хочу взять несколько дней отпуска, на что тот неизменно отвечал:

– У тебя, Сакс, каждый день – отпуск.

Почувствовав, что меня срезали, я оставлял эту идею до следующего раза.

Но по выходным я продолжал раскатывать на мотоцикле. Часто ездил в Долину Смерти, иногда в Анза-Боррего – я любил пустыни. Иногда отправлялся в мексиканский штат Южная Калифорния, чтобы почувствовать себя среди совершенно иной культуры. Правда, дорога по ту сторону Энсенады была очень плохой. К моменту, когда я переехал из Калифорнийского университета в Нью-Йорк, я накрутил на своем мотоцикле более ста тысяч миль. К 1965 году, особенно на востоке, дороги стали гораздо более оживленными, и мне уже никогда впоследствии не довелось испытать такое же удовольствие от езды на мотоцикле и ощущения дороги, какое я испытал в Калифорнии – только там дорога ассоциировалась у меня с безграничной свободой и радостью.