В движении. История жизни - [112]
«Естественный отбор почти всегда основан на том, что было до этого… Именно в силу результирующей сложности биологические организмы так трудно разделить на составляющие. Базовые законы физики могут легко быть выражены в простейших математических формулах, и они, вероятно, релевантны для всей Вселенной. Законы биологии, напротив, являются чаще всего лишь широкими обобщениями, поскольку описывают достаточно сложные (химические) механизмы, которые на протяжении миллионов лет возникли в результате естественного отбора… Сам я, до тех пор пока мне не исполнилось тридцать, знал очень немногое о биологии и только самые общие вещи… моей первой степенью была степень по физике. Мне потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к совершенно иным способам мышления, принятым в биологии. Это все равно что быть рожденным заново».
К середине 2003 года болезнь Фрэнсиса стала брать свое, и я начал получать письма от Кристофа Коха, который в это время уже проводил с ним по нескольку дней в неделю. Они настолько сблизились, что многие их мысли рождались в диалоге, во взаимодействии, и то, что писал мне Кристоф, было конденсированным выражением их общей мысли. Многие его предложения начинались словами: «У нас с Фрэнсисом есть еще множество вопросов по поводу вашего опыта… Фрэнсис думает так… Что до меня, то я не уверен…». И так далее.
В ответе на мою статью о времени (ее вариант позже появился в «Нью-Йоркском книжном обозрении» под названием «В реке сознания») Крик подробнейше расспросил меня о том, насколько интенсивным бывает мерцание в мигреневой ауре. Его мы обсуждали лет за пятнадцать до этого, во время наших первых встреч, но, очевидно, мы оба все забыли, так как в ранних письмах о мерцании не было ни слова. Похоже, что тогда мы просто не могли прийти ни к какому решению, и оба, каждый по-своему, убрали эту нерешаемую проблему на дальнюю полку, «забыли» про нее, вывели на уровень подсознательного, где она должна была дозревать с тем, чтобы через полтора десятилетия мы вновь взялись за ее решение; теперь мы были гораздо ближе к ответу на волновавший нас вопрос. Я так напряженно думал об этом, что в августе 2003 года понял, что должен навестить Фрэнсиса в Ла-Джолле.
Я оставался в Ла-Джолле в течение недели и часто навещал Ральфа, который вновь работал в Институте Солка. Там царила (так по крайней мере мне показалось во время моего краткого визита) атмосфера взаимопонимания и сотрудничества, которая пришлась по душе Фрэнсису, когда он впервые приехал туда в середине 1970-х годов, и которая с тех пор, благодаря его присутствию, стала еще очевиднее. Несмотря на возраст, он все еще оставался в институте центральной фигурой. Ральф показал мне его машину, у которой номер состоял только из букв A, T, G и C – индексы четырех нуклеотидов ДНК, и я обрадовался, увидев высокую фигуру Крика, входящего в лабораторию, по-прежнему прямую, хотя передвигался Фрэнсис медленно, опираясь на трость.
В один из дней я делал презентацию, и, как только я начал, вошел Фрэнсис и тихо сел в глубине зала. Я заметил, что большую часть времени он сидит с закрытыми глазами, и думал, что он спит, но, когда я закончил, Крик задал несколько вопросов столь острых, что я понял: он ни слова не пропустил из того, что я сказал. Мне говорили, что его закрытые глаза обманывали уже многих гостей, которые впоследствии понимали, что за этим скрывается напряженное внимание, а также самый острый и глубокий ум из всех, с которыми они когда-либо встречались.
В мой последний день в Ла-Джолле, когда из Пасадены приехал Кристоф, нас всех пригласили приехать к Крику и его жене Одиль на ланч. Мы не «ехали», а, скорее, «взлетали»: нам с Ральфом казалось, что мы бесконечно поднимаемся вверх, минуя один резкий поворот за другим, пока не достигли дома, где жил Крик. Стоял прекрасный солнечный калифорнийский день, и мы все устроились за столом напротив бассейна (вода в бассейне была ярко-голубой, но не потому, сказал Крик, что стены бассейна были синего цвета, а небо над ним таким голубым: местная вода содержала мельчайшие частички, которые, подобно пыли, преломляли свет). Одиль приготовила всякие вкусные вещи: лосося, креветок и спаржу, а также специальные блюда для Фрэнсиса, который был на химиотерапии и ограничивал себя в еде. Хотя Одиль и не участвовала в разговоре, я знал, как внимательно она, будучи художницей, следит за работой мужа – именно она для знаменитой статьи 1953 года сделала рисунок двойной спирали, а пятьдесят лет спустя, в 2003 году, – фигуру застывшей бегуньи для столь восхитившей меня совместной статьи Крика и Коха, где они обсуждали «гипотезу моментальной фотографии».
Сидя рядом с Фрэнсисом, я видел, что его густые брови стали еще более густыми и седыми, и это сделало его еще больше похожим на мудреца и пророка. Взывающая к благоговейному почитанию внешность Крика то и дело вступала в конфликт с его посверкивающими глазами и озорным юмором. Ральфу не терпелось рассказать ему о своей последней работе – новой форме оптического моделирования, позволяющей увидеть структуры живого мозга почти на клеточном уровне. До этого времени наблюдать деятельность мозга в таком масштабе не удавалось никому, а именно на этом «мезоуровне» Крик и Джералд Эдельман – несмотря на все существующие между их подходами различия – локализовали функциональные структуры мозга.
