В двенадцатом часу - [7]

Глава четвертая.

Прошло уже дней семь послѣ пріѣзда Свена, когда, возвратившись домой послѣ далекой прогулки, онт нашелъ нѣсколько писемъ, принесенныхъ съ почты во время его отсутствія, и между ними красиво сложенную записку съ надписью: «Мистеру С. Тиссову, эсквайру». Почеркъ былъ ему совершенно незнакомъ и очевидно принадлежалъ англійской рукѣ, что нѣсколько удивило его. Но удивленіе его увеличилось, когда онъ узналъ содержаніе записки; это было ни болѣе, ни менѣе, какъ вѣжливое приглашеніе на англійскомъ языкѣ пожаловать на чашку чая въ тотъ же вечеръ къ мистеру и мистрисъ Дургамъ. Свенъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о томъ, что могло доставить ему честь приглашенія на вечеръ къ англійскому семейству, фамилію котораго онъ сегодня въ первый разъ слышалъ. Въ первое пребываніе свое въ этомъ городѣ онъ былъ хорошо принять во многихъ англійскихъ семействахъ. Но изъ нихъ нйкого теперь не было здѣсь и онъ хорошо помнилъ, что никто изъ нихъ не носилъ фамиліи Дургамъ. Притомъ же ему хорошо было извѣстно, съ какой осмотрительностью англичане вообще заводятъ новыя знакомства, не могъ онъ не удивиться такому внезапному приглашенію безъ всякихъ предварительныхъ заявленій съ его стороны. Онъ рѣшилъ, что тутъ вѣроятно произошло какое-нибудь недоразумініе, и преспокойно сѣлъ за столъ, чтобъ отвѣчать на другія письма.

Написавъ нѣсколько строкъ, онъ опять взялся за записку съ красивымъ, бѣглымъ англійскимъ почеркомъ.

— Дургамъ! Дургамъ! прошепталъ онъ: — но я вполнѣ убѣжденъ, что между моими знакомыми никогда не было этой фамиліи. Тутъ непремѣнно есть недоразумѣніе, а между тѣмъ адресъ совершенно вѣрно написанъ. Надо однако переспросить мадамъ Шмицъ, можетъ ли ея всевѣдѣніе разъяснить и эту загадку.

Какъ будто предчувствуя, что жиледъ въ бельэтажѣ нуждается въ ея дружескомъ совѣтѣ, Шмицъ въ эту минуту постучалась въ дверь и, получивъ позволеніе, вошла въ комнату Свена. Она явилась освѣдомиться отъ господина барона — Шмицъ ко всѣхъ своимъ жильцамъ питала высокое уваженіе, и если они не имѣли счастья носить титулъ, смотря но усмотрѣнію, она производила ихъ въ графы, бароны и по меньшей мѣрѣ въ доктора — почему ему не понравился нынѣшній завтракъ, такъ какъ его снесли на кухню нетронутымъ. Если это случилось по ея винѣ, такъ она осмѣливается увѣрить, положа руку на сердце, что никогда не проститъ себѣ такой неосмотрительности въ отношеніи своего наилучшаго, наилюбезнѣйшаго жильца, какого она давно уже не имѣла въ своемъ домѣ; нѣтъ, ни теперь и никогда не можетъ и не хочетъ себѣ простить.

Госпожа Шмицъ была маленькая, суетливая женщина лѣтъ пятидесяти, всегда увѣшанная роскошными, черными какъ смоль, фальшивыми локонами и украшенная наколкою со множествомъ бантиковъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ умеръ Яковъ или, какъ звали его близкіе друзья, Кёбесъ Шмицъ, извѣстный чистильщикъ сапоговъ и одежды и вѣрный исполнитель всѣхъ порученій академической молодежи, вдова его осталась совсѣмъ одинокою на свѣтѣ. Часто изъ ея стѣсненнаго сердца вырывались тихіе вздохи и жалобы на жестокость судьбы, такъ преждевременно поставившую ее въ такое горестное и, такъ сказать, безпомощное положеніе, а между тѣмъ эти жалобы были не совсѣмъ основательны, по-крайней- мѣрѣ въ томъ отношеніи, что госпожа Шмицъ съ давнихъ временъ, чуть ли не съ полвѣка, могла отлично постоять сама за себя. На ея нѣжныхъ плечахъ лежало все бремя хлопотъ и заботъ объ отличномъ имуществѣ, которымъ она теперь владѣла. Она же всегда напоминала Кёбесу объ обязаннортяхъ его легкаго и прибыльнаго призванія, Кёбесу, очень бойкому, а послѣ бесѣды съ бутылкою, что нерѣдко случалось, крайне восторженному человѣку. Она же приводила его къ житейской прозѣ въ переносномъ и настоящемъ значеніи слова. Она-то и придумала превыгодную спекуляцію: задерживать у себя бѣлье, которое студенты поручали ей въ видахъ чистоплотности, и увѣряла еще, что задерживаетъ въ интересахъ этихъ господъ, до-тѣхъ-поръ, пока они не возвращали ей взятыхъ у нея взаймы и часто самыхъ ничтожныхъ суммъ; въ тѣхъ же случаяхъ, когда молодые люди не могли обойтись безъ бѣлья, первое письменное обязательство замѣнялось другимъ точно такимъ же, съ маленькимъ лишь измѣненіемъ въ цифрахъ. Часто и охотно госпожа Кёбесъ Шмицъ разглагольствовала о добротѣ своего сердца и о своемъ слишкомъ мягкомъ характерѣ, который заставляетъ ее сочувствовать и радостямъ и печалямъ молодежи. Между тѣмъ болѣе зоркій наблюдатель могъ замѣтить при этомъ нѣкоторую односторонность и пристрастіе. Правда, что госпожа Шмицъ съ любезнымъ добродушіемъ обсуждала шалости и буйныя выходки платящихъ и состоятельныхъ посѣтителей, но она была неумолимо строгимъ судьею для бѣдныхъ грѣшниковъ. У нея всегда были два правила для посѣтителей наготовѣ. Одно — отъ чего нельзя отказаться, то надо исполнить; другое — чего нельзя исполнить, отъ того надо отказаться. Первое она говорила съ улыбающимся лицомъ заносчивому юному аристократу, ссужая его деньгами для выполненія какой-нибудь сумасбродной прихоти; второе произносила нахмурившись на просьбы какого-нибудь бѣдняка, который не могъ въ срокъ выполнить даннаго обязательства.