В двенадцать, где всегда - [4]
Кто-то случайно повернул голову и увидел вожатую. Толстую и нелюбимую, не способную ни к какому спорту. Она лезла на скалу почти на четвереньках, и еще можно было сбежать, потому что сейчас полагалось пребывать в спальне. Но было так сладостно лень, что никто даже не переменил позы. А вожатая, ни на кого не обращая внимания, вдруг подошла прямо к Женьке и сказала:
– Женечка, там приехали… тебе надо домой… То, что она сказала «Женечка», хотя у них были трудные отношения, вдруг полоснуло Женьку изнутри какой-то тупой болью и заставило разом вскочить. Она бросилась в лагерь, ничего не спросив. Она боялась спросить. И когда бежала, то чувствовала спиной, что сзади, рядом, не отставая, бегут за ней остальные. И тогда ей казалось, что ничего, абсолютно ничего плохого, а тем более – страшного, случиться не может. Ни с кем не может. Особенно с ней. Просто не может. Но тогда она слышала, как за ее плечом шумно дышит вожатая, нелюбимая сердечница из десятого «А», которой нельзя бегать. И еще слышала, что она плачет. Но не хотела поверить.
Никогда больше Женька так не бегала. Ей казалось тогда, что если она побежит еще быстрее, еще, еще, дальше некуда, но все-таки – еще быстрее, то все станет на свое место. И ничего, ничего, ничего не будет…
У лагеря стояла директорская «Победа». Отец работал инженером на слюдяной фабрике, и на этой «Победе» Женьке случалось ездить. Но сейчас около машины не было ни отца, ни директора. Только какие-то женщины, смутно знакомые Женьке, потому что работали вместе с отцом и мелькали перед глазами не раз, только она никогда не старалась их запомнить. Женщины сморкались, обнимали Женьку, прятали от нее глаза, говорили все сразу, много, ласково и непонятно.
Только одна из этих женщин была по-настоящему знакома Женьке – мастер Приходько, Ольга Дмитриевна, их соседка по лестнице. Только одна она не плакала, не суетилась, двигалась в общей суматохе по какому-то плану, о чем-то договаривалась с начальником лагеря, собирала Женькины вещи. И глаза ее, неподвижно черные, будто запеклись на большом обветренном лице.
Когда позднее, через несколько лет, Женьке сказали, что Приходько любила ее отца, она вспомнила эти глаза, неподвижно кричащие, сухие от боли, и сразу поверила. Спросила только, не удержалась: «Безответно, конечно?» Просто так спросила. И услышала: «Разное говорили…»
С тех пор Женьку влекло к Ольге Дмитриевне какое-то болезненное любопытство, какой-то пристрастный интерес чувствовала она, не то неприязненную ревность, не то ревнивую неприязнь, сама не понимала. Подолгу перебирала Женька свои детские воспоминания, пытаясь докопаться до истины – неужели отец мог любить эту Приходько?
В такие минуты Женька мысленно называла ее не иначе как «эта Приходько».
Дома у них, насколько помнила Женька, всегда было ровно, тепло и мирно. Даже самый большой крик, какой в исключительных случаях позволяли себе родители, в переводе на другие известные Женьке семьи, выглядел корректной беседой. Но не было ли у них слишком мирно и слишком ровно? И почему отец так легко, охотно отправлялся в командировки? Никто на фабрике не ездил чаще, чем он. И мать никогда его не удерживала, хотя каждый раз плакала на перроне.
А ведь мать не была плаксой – ни тремя двойками подряд, ни очередью на квартиру, которая снова отодвинулась, из нее, бывало, слезы не выжмешь. А проводив отца хоть на два дня, она обязательно плакала.
Неужели когда-нибудь Валентин будет так же весело и охотно собирать чемодан в командировку?…
Все это она выдумала, выдумала, выдумала!
Отец был сильный, смешливый и не совсем взрослый. Так Женька воспринимала его в детстве. Она просила страшную сказку на ночь, что-то про Бармалея и Синюю Бороду. И отец никогда не говорил: «Некогда, потом» или «Вот мама придет и тебе расскажет». Он вдруг говорил: «Что ты! Я ее сам боюсь, эту сказку!» И Женька видела в его глазах равноправный лукавый ужас. И засыпала, смеясь, чувствуя над ним даже некоторое превосходство. Даже успокаивала: «Чего ты боишься? Я же с тобой».
Он возвращался с работы, и мама спрашивала: «Ну как?»
«Плохо», – говорил отец. Мама пугалась, и тогда он объяснял серьезно: «Понимаешь, какой-то клоп перед самым парадным дом выстроил, с гаражом, из настоящего песка. А я наступил!»
Мама сердилась, смеялась и говорила: «Ну тебя! Я же серьезно!»
«И я тоже, честное слово, серьезно», – говорил отец.
И все-таки, думалось теперь Женьке, отец слишком мало бывал с ними, с ней и с матерью. И видимо, не стремился бывать больше.
Страшно сомневаться в том, кого уже невозможно ни о чем спросить. Страшно и стыдно. Тут не помогает сознание, что ты сама уже взрослая. Что есть Валентин. И давно уже понимаешь разные сложности – всякое бывает, жизнь по-всякому складывается, в чувствах своих никто не волен, и, случается, проходят даже самые вечные. Но на родителей это не распространяется, родители – особая статья. Отец должен любить только маму. Одну маму. Всегда маму. Только тогда в мире – порядок и можно спокойно травить толстую вожатую, вырастать из маек и получать двойки. Иначе мир трескается раньше времени. «Эта Приходько» могла думать об отце что угодно, как угодно к нему относиться. Но чтобы отец…
В книгу входят повести «Путька», «Сними панцирь!», «Ожидание». В них рассказывается о советских людях, увлечённых своим трудом, о надёжности и красоте человеческих отношений.
Повесть об актерах нестоличного театра"Мне нравится влезать с головой в другие профессии. Но наслаждение, которое я испытала, забравшись в театр со служебного входа, пожалуй, острее всех впечатлений последних лет. О театре написано немало, но мы все равно почти ничего не знаем о повседневном актерском труде, мучительном и благородном. Как почти ничего не знаем о повседневном труде рядовых газетчиков, хотя все читают газеты и судят о них вкривь и вкось. По напряженности пульса между театром и газетой удивительно много общего.
От издателя:Главный герой нового романа Зои Журавлевой — Учитель, чистота нравственных критериев и духовная высота которого определяют настоящее и будущее нашего общества. Главная проблема романа — становление и воспитание души, ее сохранность в осмысленном, творческом труде, позволяющем человеку оставаться Человеком при любых жизненных коллизиях.
Повесть «Ожидание» вся о взаимоотношениях людей, их переживаниях.Обычный дачный поселок под Ленинградом. Девочка Саша живёт с бабушкой и дедушкой. Дед — бывший директор школы, теперь он пенсионер. Бабушка тоже старенькая. Родители Саши в экспедиции, на далёкой зимовке. Мама должна скоро приехать, но не едет. Папа — и не должен, он зимует и зимой, и летом, вот уже четвёртый год.Как жить человеку семи лет, если самые главные люди всегда далеко? И через всю повесть прорисовывается ответ: жить справедливо, быть хорошим другом, уметь сочувствовать — и жизнь обернётся к тебе лучшими сторонами.
Повесть «Сними панцирь!» о жизни маленького коллектива биологов в пустыне. Там не только взрослые, но и дети. Взрослые работают, они очень заняты. А ребята? Они растут, дружат, впитывают в себя всё главное из жизни взрослых.Между делом ты узнаёшь много интересного о природе пустыни, которая вовсе не пустынна для тех, кто любит и понимает её. Все эти симпатичные тушканчики, суслики, ящерицы, черепахи и всякий другой народец песков становится вдруг нашими знакомыми, и это почему-то приятное знакомство, даже если речь идёт о кобре или удаве.
Герои этого произведения — пёс Фингал, кошка Мария-Антуанетта, две птички, уж Константин, десятилетняя девочка Ася, её мама и папа, а также хозяин крысы и многие другие… В Асиной семье хватает места и для весёлых игр и общения с родителями и конечно же для животных, которых мама и папа сами с восторгом тащат в дом.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Мачей Малицкий вводит читателя в мир, где есть всё: море, река и горы; железнодорожные пути и мосты; собаки и кошки; славные, добрые, чудаковатые люди. А еще там есть жизнь и смерть, радости и горе, начало и конец — и всё, вплоть до мелочей, в равной степени важно. Об этом мире автор (он же — главный герой) рассказывает особым языком — он скуп на слова, но каждое слово не просто уместно, а единственно возможно в данном контексте и оттого необычайно выразительно. Недаром оно подслушано чутким наблюдателем жизни, потом отделено от ненужной шелухи и соединено с другими, столь же тщательно отобранными.
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
Приключение можно найти в любом месте – на скучном уроке, на тропическом острове или даже на детской площадке. Ведь что такое приключение? Это нестись под горячим солнцем за горизонт, чувствовать ветер в волосах, верить в то, что все возможно, и никогда – слышишь, никогда – не сдаваться.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.