В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - [47]

Солнечный опреснитель сплющился и лежит на носу как блин. Должно быть, ему изрядно досталось на этот раз. Я дую изо всех сил, но воздух в нем не задерживается. В донце опреснителя, сделанном из специальной ткани, которая пропускает избыточную морскую воду, а в мокром состоянии становится воздухонепроницаемой, сейчас красуется дыра. От бесконечного чередования циклов намокания и высыхания и постоянного трения о камеру плота ткань обветшала. Меньше тридцати суток эксплуатации — а этот агрегат уже начал выкидывать фортели. До сих пор мне так и не удалось привести запасной опреснитель в рабочее состояние. Чем дальше на запад, тем чаще я попадаю в полосу дождя, но в лучшем случае мне удается собрать шесть — восемь унций воды в неделю. Опять я оказался за критической чертой лицом к лицу с грозной опасностью. Впрочем, грозных опасностей мне в последнее время встречалось так много, что, можно сказать, они стали моими постоянными спутниками.

Делать нечего — я непременно должен наладить работу второго опреснителя, с помощью которого мне надо будет продержаться, возможно, и более тридцати дней. Наполненный воздухом, он напоминает мне раздувшегося клеща. Но где-то под пояском, сквозь который проходит круговая стропка, утекающий через крошечное отверстие воздух свистит на одной ноте до тех пор, пока весь баллон не испускает дух. Это отверстие, оказывается, расположено в самом углу, на выступающем шве, и заделать его с помощью липкой ленты никак невозможно. Вообще добиться водонепроницаемости не так-то просто даже в условиях оснащенной необходимым оборудованием судостроительной мастерской, но сделать что-либо воздухонепроницаемым — куда сложнее.

Несколько часов я ломаю голову, измышляя способ ликвидировать утечку воздуха из опреснителя. Может быть, попытаться поджечь кусочек пластика из старого опреснителя или из его упаковки и затем накапать немного расплава на отверстие? Но, как выясняется, спички промокли, а в зажигалке нет ни грамма горючего. Тогда я как можно плотнее заталкиваю в отверстие обрезок ленты и каждые полчаса поддуваю опадающий баллон, хотя тот начинает обмякать сразу же после очередной накачки. Тем не менее в водосборном мешке появляется вода — увы! — соленая. От дутья у меня уже сводит челюсти и пересыхает во рту. Надо найти какое-нибудь радикальное решение. Ах, если бы только у меня был силиконовый клей или что-нибудь в этом роде!

16 марта,

день сороковой

ВОТ Я И ДОЖИЛ ДО СОРОКОВОГО ДНЯ МОЕГО ПЛАВАНИЯ, но запас пресной воды у меня неуклонно уменьшается, а в мясной лавке осталось всего несколько кусочков сушеной рыбы. Меня тревожит еще и то, что сегодня истекает гарантийный срок «Резиновой уточки», составляющий сорок суток. Как быть, если она сдаст именно сегодня, смогу ли я получить свои деньги обратно?

Однако, невзирая на все проблемы, у меня есть веские основания торжественно отметить эту дату. Я продержался дольше, чем надеялся. Я одолел более половины пути к Карибскому морю. Каждый день, каждая новая невзгода, каждая минута страдания все же приближают меня к спасению. Вероятность его, равно как и вероятность какой-нибудь роковой аварии, непрерывно возрастает. Мне представляются два игрока в покер, с каменными лицами поочередно бросающие фишки на кон. Имя одного из них — Спасение, другого же зовут Смерть. Ставки растут. Кучи фишек, громоздящиеся друг против друга, в высоту уже достигают человеческого роста, а в ширину сравнялись с моим плотом. Один из игроков скоро сможет праздновать победу.

Начинается утренний набег дорад. Они сильно толкают плот в днище, иногда закладывают вокруг него виражи, громко шлепая по бортам хвостами. Беру наизготовку свою острогу. Порою мне очень трудно бывает сфокусировать взгляд. Во время последнего шторма один глаз у меня сильно пострадал от удара полипропиленового линя, который я приспособил для крепления опреснителя. Глаз распух и стал гноиться, но спустя пару дней очистился, хотя в поле зрения с тех пор стало мелькать пятно; я часто принимаю его за промелькнувший в небе самолет или за первый признак приближающейся к моему «сектору обстрела» дорады. Эти рыбы настолько проворны, что поразить их можно только решительным, молниеносным ударом. После появления головы на прицеливание остается только одна тысячная секунды, затем — всплеск, удар, рука моя ощущает сильный рывок и все — рыбина уже сорвалась и ушла. В иные дни мне случается сделать два-три метких броска утром и вечером, но чаще всего добыча срывается. Сегодня утром мне везет, и я втаскиваю на плот великолепную упитанную самку. После двух часов разделки, когда я балансирую, сидя на корточках, у меня отчаянно болят костлявые коленки. Наконец эта работа завершена, и рыбные ломтики развешены для сушки. Начинаю убирать кровь и чешую, но оказывается, что от губок остались лишь маленькие бесполезные комочки. По-видимому, на них подействовал желудочный сок предыдущей дорады. Зная по опыту, что вода прекрасно впитывается моим спальным мешком, я извлекаю из него кусок ватина и, перевязав кусочками белого линя, использую вместо губки.