В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - [34]

Я прекрасно понимаю, что мой собственный конец может наступить в любую минуту — для этого достаточно одного укуса острых рыбьих зубов, но почему-то чувствую, что мне суждено выжить. Все, чем я владел, утрачено вместе с «Соло», но очень уж увлекательно поразмыслить над тем, как я начну все заново, не имея ломаного гроша за душой и зная, что все мое земное достояние заключается в этом опыте.

В спокойную погоду я могу, не опасаясь опрокинуться, пересесть с наветренного борта куда-нибудь в иное место. Тогда я усаживаюсь в своей мясной лавке под веревками, на которых развешена рыба. Это единственный пятачок на плоту, где я могу сидеть почти вертикально. Отсюда удобно каждые полчаса проверять опреснитель, наблюдать известный сектор горизонта, писать и вести навигационную прокладку. Снова и снова я высчитываю свое местонахождение в океане. Шестьдесят дней… Это кажется невозможным, но ведь мало ли бывало на свете самого невероятного.

В штате Мэн у меня есть один приятель по имени Джордж Брэйси. Один из местных старожилов, в юности он занимался ловлей омаров и сбором моллюсков. Кое-кто из жителей нашего края зовет его Старикашкой. Подобно большинству связанных с морем людей, Джордж может без конца травить самые невероятные байки. Есть у него рассказ о том, как он спустился вниз с горы Кадиллак на роликовых коньках, причем в те времена, когда технический прогресс в этом виде спортивного инвентаря сводился к элементарным стальным колесикам. Или еще он рассказывает, будто видел одного человека, благополучно спрыгнувшего с высоты 1000 футов без парашюта на подстеленный вниз матрас, причем вся его экипировка состояла из специального костюма со вшитыми между руками и ногами матерчатыми перепонками для планирования. Когда я познакомился с Джорджем, он мучился артритом. «Двенадцать лет прожил я с парализованными ногами, — сообщил он. — Доктора говорили, что это навсегда. Но однажды я сидел на бревне лущил щепу для печки и ненароком скувыркнулся. И вот, гляди-ка, с тех пор опять хожу».

Когда слушаешь чужие воспоминания, трудно отличить правду от выдумки. Но Старикашка частенько ставил скептиков в тупик. Бывало, что он вдруг возьмет и покажет вам вырезку из старой газеты, озаглавленную «Местный ловец омаров Дж. Брэйси спускается на роликах с горы Кадиллак». Или вдруг вы сами неожиданно наткнетесь где-нибудь на старую фотографию, изображающую облаченного в мешковатое трико бродячего акробата, снабженное подписью «Называет себя Бэтменом». Как тут судить, где правда, а где вымысел и что возможно на этом свете?

Ого, судно! Внезапно у меня перед глазами возникает статный, с изящной линией форштевня и белой продольной полосой, красный корпус сухогруза, направляющегося прямо ко мне. Непонятно, почему же я не увидел его раньше? Должно быть, они заметили в море мой плот и теперь идут сюда, чтобы рассмотреть его как следует. Чтобы удовлетворить их любопытство, заряжаю ракетницу и стреляю вверх. Ракета с треском уносится в небо. Теплоход приближается ко мне, не снижая 12—14-узловой скорости. Конечно, свет ракеты сейчас не столь ярок, как ночью, но все же ее огонь и повисший в воздухе дымный след нельзя не заметить. Если только кто-нибудь смотрит сейчас в мою сторону, он просто не может меня не видеть. Плот не проваливается в ложбины между волнами, и все судно постоянно находится в поле зрения. Зажигаю оранжевую дымовую шашку, и заключенный в ней рыжеватый джинн с шипением вырывается на волю, стелясь по ветру вдоль поверхности воды. Взгляд мой обшаривает мостик и палубу в поисках признаков жизни. Теплоход уже подошел так близко, что мелькни сейчас у фальшборта матрос, я смогу рассмотреть даже, во что он одет. Но единственный движущийся передо мной предмет — само судно. Подтягиваю к себе сигнальную вешку и, повыше выставив ее над головой, принимаюсь неистово размахивать. Я громко ору, чтобы перекричать тихий шелест скользящего по спокойному морю плота, шум волн, рассекаемых сухогрузом, и стук его двигателя. «Эй! Сюда! Сюда! Черт возьми ослепли вы, что ли?» Я орал изо всей мочи, пока не осип. Я понимаю, что крик мой тонет в шуме двигателей, но легче слушать свой голос, чем мертвую тишину. Теплоход спокойно плывет своей дорогой. Хорошенькое судно…

Досадно, но что поделаешь! Через двадцать минут оно уже скрывается за горизонтом.

Сколько их еще пройдет так близко от меня? Скорее всего, ни одного. Сколько других я даже не замечу? А сколько будет таких, которые не заметят меня? В наш век на борту судна некому смотреть по сторонам. Добросовестное наблюдение обычно ведется только в зонах интенсивного судоходства, где недосмотр грозит столкновением. Как правило, достаточно внимательно следят за обстановкой на военных кораблях с многочисленным экипажем. Но из рулевой рубки идущего открытым океаном торгового судна нередко лишь один-единственный вахтенный штурман время от времени бегло озирает горизонт. Случается, конечно, что кто-то более или менее внимательно поглядывает на экран локатора. А может случиться и так, что судно механически молотит винтом воду под управлением авторулевого, и только включенное на шестнадцатом канале УКВ радио обеспечивает в эту минуту его связь с внешним миром. Но даже если вахтенный не дремлет, то, в очередной раз убедившись, что поблизости не видно других судов, он чаще всего сидит, уткнувшись носом в книжку или журнал с фотографиями полуголых красоток, или же выходит на крыло мостика, чтобы покурить в тенечке. А мой плот не так-то легко заметить, даже если знать о его существовании заранее. Красный 250-футовый сухогруз не попался мне на глаза до тех пор, пока мы не столкнулись почти что нос к носу. Одним словом, много ли надежды, что такую мелочь, как мой плот, кто-нибудь заметит? Наверное, мне следовало бы не спать по ночам, когда вспышка ракеты хорошо заметна. Но днем тоже спать нельзя, потому что надо следить за опреснителем. А значит, ночные бдения чреваты перебоями в производстве драгоценной пресной воды. Стараясь утешиться, я твержу себе: «Ты и так делаешь все, на что способен. А сделать больше, чем то, на что способен, ты не в силах». Мне ясно одно. Нельзя рассчитывать на чью-то помощь. Я должен спасти себя сам.