В доме напротив - [5]

Из всех присутствующих поднялась с места только молодая девушка, блондинка в черном платье, сидевшая за маленьким столиком, и, слегка поклонившись ему, остановилась как бы в ожидании.

Адиль бей не мог больше стоять в дверях. Под взглядом двадцати пар глаз он добрался до кресла с резной спинкой и уселся, стараясь придать себе возможно большую важность, а горец в это время подтолкнул к нему свой паспорт.

Самым странным, самым поразительным было то, что все молчали. И вовсе не из уважения к нему, так как многие курили, стряхивая пепел на грязный, заплеванный пол. Сколько же времени они здесь ждали? И что им было нужно?

— Мадмуазель?.. — произнес Адиль бей по-французски.

— Соня, — откликнулась девушка в черном и заняла место по другую сторону стола.

— Вы, очевидно, моя секретарша?

— Да, я секретарь консульства.

— Вы говорите по-турецки?

— Немного.

Она была молода, держалась очень уверенно. Девушка уже взялась за авторучку и смотрела на паспорт, как человек, готовый приступить к работе.

Адиль бей также взглянул на паспорт, но ничего не понял, так как паспорт был советский. Он помедлил. Сделал вид, будто читает. Украдкой огляделся по сторонам. И тут заметил у себя на письменном столе телефон. Заметил также, что посетителями его были бедняки, одетые кто во что горазд. Прямо у него на глазах женщина кормила грудью ребенка, рядом с ней сидел старик в барашковой шапке, но босой.

— Мадмуазель Соня… Она молча подняла голову.

— Подите, пожалуйста, сюда на минутку. Он прошел в спальню. Окно в доме напротив было закрыто. Девушка, войдя, заметила, что постель на ночь не расстилалась.

— Мадмуазель Соня, у меня сегодня не будет времени заниматься этими людьми. Они давно ждут?

— Некоторые пришли в шесть часов утра. Сейчас десять.

— Тем не менее объявите им, пожалуйста…

— А завтра консульство будет открыто?

— Завтра, да, конечно, — поспешил он ответить. Девушка вернулась к посетителям. На вид ей было едва ли восемнадцать лет. Она была очень худенькой, с бледным личиком, светлыми глазами, светлыми волосами, но в ней чувствовались спокойная сила и решительность, удивившие консула. Дверь оставалась полуоткрытой, и он подошел поближе, чтобы посмотреть, как она справится с толпой.

Соня стояла посреди кабинета и говорила по-русски, негромким голосом, жестом подчеркивая сказанное. Женщина, кормившая ребенка, не двинулась с места, но Соня подошла к ней, отняла ребенка от груди, сама застегнула на женщине платье. Люди шаркали по кабинету, как бредущее стадо. Кое-кто останавливался, поглядывая назад, в надежде, что в последнюю минуту что-то переменится. Дверь наконец закрылась, но в кабинете еще плотно стоял запах нищеты и грязи. Когда Соня вернулась, Адиль бей сидел на своем месте, опершись локтями о стол, безнадежно глядя перед собой.

— Вы чай пили? — спросила она.

— Какой чай?

Больше он не мог сдерживаться:

— Где вы видели чай в этом доме? Где слуги? Где граммофон?

Смешно было, разумеется, говорить о граммофоне, но он считал его исчезновение еще одной, личной обидой.

— Слуги ушли, это правда, — сказала она.

— Почему?

— Господин Фикрет их уволил.

— Уволил слуг? По какому праву? По какой причине? Соня не улыбнулась. Лицо ее сохранило все то же бесстрастное, невозмутимое выражение.

— Должно быть, у него были на то основания. Возможно, вы найдете другую служанку?

— Как это — возможно? Вы хотите сказать, что я могу остаться вовсе без прислуги?

— Нет, надеюсь, что я вам найду ее.

— А пока — что?

— Трудно сказать. Вы могли бы поесть в кооперативной столовой, но…

Он поймал себя на том, что слушает ее так, будто от этой девушки зависит все его будущее.

— У вас есть валюта? — спросила она.

— Что такое?

— Валюта, это значит — иностранные деньги. Если есть, я могу пойти и купить вам любую еду в Торгсине. Это магазин для иностранцев, где платят деньгами других стран. Там есть все, что можно купить во всех магазинах Европы. В каждом городе есть один такой магазин.

Адиль бей раскрыл бумажник и вынул оттуда турецкие фунты, но девушка посмотрела на них и нахмурилась:

— Не знаю, принимают ли их там. Попробую.

— Как? Могут не…

Но тут же замолчал. Он вспомнил вчерашний разговор в итальянском консульстве. При мысли, что в магазине, где принимают иностранные деньги, могут не принять турецкие фунты, у него запылали уши.

— Что вам приготовить поесть?

— Все равно. Я не голоден.

Он говорил правду. Есть не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Или, вернее, хотелось объясниться с кем-то, кто взял бы на себя ответственность за происходящее. Он хотел знать, почему Фикрет увез граммофон и уволил слуг, почему персидский консул провожал Фикрета на вокзал, почему итальянцы держались с ним так агрессивно, почему люди из дома напротив сидели у окна до двух часов ночи, почему…

Словом, все! Вплоть до этих турецких фунтов, которые, может быть, не примет магазин!

— Я вернусь через час, — сказала Соня, надевая маленькую черную шляпку и укладывая в сумочку купюры.

Адиль бей даже не ответил. Через минуту он подошел к окну и посмотрел вниз, как раз в тот момент, когда из кооператива вышла женщина в белом переднике и повесила на дверь какое-то объявление.