В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер - [4]

Страстной приверженностью к порядку и качеству всех составляющих жизни тетя Ляля была обязана не только себе, но и своему мужу, одному из крупнейших авиаконструкторов, Генеральному конструктору ОКБ, которое сейчас носит его имя, генералу Владимиру Михайловичу Мясищеву, создателю большого числа советских военных самолетов. (Каким-то странным образом страсть к авиации унаследовал от дяди Володи мой сын Саша, не связанный с ним кровными узами.) Только теперь дядя Володя становится известным широкому кругу людей – его имя появилось в кроссвордах, а это верный признак славы!

Владимир Михайлович Мясищев – поляк по происхождению – заслуживает того, чтобы о нем писали отдельные книги, и их теперь пишут. Я со своей стороны могу сказать только, что он-то уж был не просто красив, а красавец из красавцев: каштановые волосы, пышные, но строго зачесанные назад, ясные большие голубые глаза, гармония всех черт лица, каждая из которых близилась к совершенству (не существует ни одной его фотографии, на которой это не было бы очевидно), холодноватый, говоривший всегда и только тихим голосом, непререкаемый авторитет для тети Ляли и дочери Маши, сверхзасекреченный, необыкновенно талантливый, награжденный всеми высшими наградами и званиями страны, имевший так называемый «открытый счет», но, к постоянному огорчению и страданию тети Ляли, именно по причине своих великолепных изобретений в военной авиации никому не известный. А когда люди узнали о нем, ни его, ни тети Ляли уже не было на свете.

По-моему, дядя Володя по возможности не замечал власть. Смысл его жизни составляли одержимость творчеством, работой и домом. Дядя Володя, во всяком случае при мне, никогда не говорил о политике, но весь уклад жизни в особняке, выстроенном на Николиной Горе по его личному проекту, во всех деталях противоречил обесцененным семейным радостям советского образа жизни. Гонг к обеду, безупречный фарфор, накрахмаленные салфетки, серебряные подставочки для приборов, миллионы всяких вилок и ножей, рюмок и стаканов для собственноручно приготовленного дядей Володей к обеду легкого фруктового напитка, подаваемого в большом кувшине (сам обед, впрочем, всегда был до аскетизма скромен), безукоризненные манеры, и всеобщая робость перед ним. Помню, я за этими обедами чувствовала себя как слон в посудной лавке и боялась рот раскрыть.

Само собой разумеется, и он отсидел положенные ему три года в шарашке вместе с Туполевым и, по-моему, Яковлевым – главным, как считала тетя Ляля, «врагом и завистником» дяди Володи.

Все стоит у меня перед глазами, но, может быть, больше всего запомнилась повторяющаяся каждый день картина: около семи часов вечера к задним воротам, на которые выходил огород, подъезжал «ЗИМ» дяди Володи, возвращавшегося с работы, в последние годы жизни из ЦАГИ, и в этот момент из дома вылетала – именно вылетала – его легконогая внучка Варя с огромным бантом на голове и летела через весь участок прямо в объятия дедушки. Варе позволено было все, но, правду сказать, она никогда не злоупотребляла любовью деда.

У Спендиаровых были еще два сына – Тася и Леся, но про них я почти ничего не знаю. Когда началась война, бабушка Варя отказалась покинуть дом и ее вместе с Тасей расстреляли пришедшие в Судак немцы. Лесе удалось бежать, и он тоже прожил «другую жизнь» в каком-то захолустье на Украине. Мягкий, деликатный, европейского образования, он был застенчив и робок и хорошо еще, что нашел жену, которая преданно ухаживала за ним всю жизнь.

Карп Владимирович очень скучал по сыну Коле. У нас дома сохранились два старинных альбома: гладкий красный (блестящий, с картинкой на красном лаке обложки и золотым замочком) и из черной кожи с золотым тиснением (в нем хранятся открытки Карпа Владимировича, которые он ежедневно посылал Коле в Судак). Открытки сами по себе хороши, на многих из них сфотографированы корабли (папа всю жизнь рисовал их, с большим настроением, передавая одновременно гибкость, твердость и победность линий), а уж от рождественских открыток просто глаз оторвать невозможно – они и с блестками и будто бы со снежинками, есть и пасхальные, раскрашенные самым радостным образом, и очаровательные букеты незабудок – каких только нет, и с видами Царского Села, и Санкт-Петербурга. И папа, наверное, на них отвечал, но эти ответы канули в бездну вместе с дедушкой. Открытки, мне кажется, дают представление о той нежнейшей любви, которую Карп Владимирович испытывал к сыну. Первая адресована двухлетнему мальчику:

11.12.05

Ялта. Дом Спендиарова.

Николаю Карповичу Чемберджи.

Папа любит Колю, а Коля любит папу.

Ялта, Екатерининская, д. Спендиарова.

Николаю Карповичу Чемберджи.

Еще скажу тебе на ухо, мой Колюнчик, что я хочу тебя поцеловать. Папа.

Петербург, 19 ноября 1906 г.

27.1.08

Ялта, Екатерининская ул., д. Спендиарова.

Николаю Карповичу Чемберджи.

Пишу тебе, дорогой сыночек, из Севастополя. Море было очень бурное, и меня сильно укачало. Сейчас сажусь в вагон железной дороги и еду в Симферополь. Твой папа.

Адрес тот же.

Пишу тебе, мой хороший сын, из Севастополя. Море волновалось мало и качки почти не было. Сейчас еду в Симферополь по железной дороге. Крепко тебя целую. Твой папа.