В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер - [3]

Лето в Чивереве запомнилось мне очень яркими картинками. Этим летом папа часто приезжал к нам в нашу деревенскую избу. Тогда же в этой деревне жил и заядлый яхтсмен композитор Голубенцов, поселившийся здесь, потому что широкие просторы Московского водохранилища позволяли ему много времени проводить на яхте. Папа, близко с ним знакомый, взял меня однажды покататься на ней. Очень хорошо помню его в тот момент, сильного, бешено темпераментного мужчину с каким-то даже опасным блеском в глазах, ловкого, умелого, склонного к риску. Тогда же он раз и навсегда разрешил проблему моего обучения плаванию: поднял меня на руках и бросил в воду. Папа прекрасно плавал, так что в случае чего мгновенно вытащил бы меня, но я и сама тут же выплыла и с тех пор никогда не боялась воды. Папа и Голубенцов были очень довольны моим поведением и научили кое-каким операциям в управлении яхтой. Удивительный был день. И папа – стройный, с правильными чертами породистого и интеллигентного лица, выразительно очерченными полными губами, носом с горбинкой, веселыми, темными глазами за стеклами очков, высоким лбом и, главное, этой бьющей через край захваченностью, вовлеченностью. Таким я его уже не видела больше никогда.

Отбив у меня страх перед стихией воды, папа однажды очень пожалел об этом. За год до его смерти я отважно отправилась плавать в Балтийском море во время сильного волнения и чуть не утонула, меня спасли местные латышские красавцы. Как же папа возмущался мной, как доказывал мне всю безнравственность моего поступка, долго не мог простить меня.

Все сестры были совершенно разными. Замечательная поэтесса и талантливая переводчица Татьяна Спендиарова, тетя Таня, порывистая, темпераментная, худенькая, легкая, с маленькой, гладко причесанной темной головкой с пучком сзади, с мелкими, идеально правильными чертами лица, черными, живыми, горящими глазами, кулинарка, хранительница традиций – «наполеон», куличи, пасхальные яйца – живет в моей памяти человеком умиления. Но умиления действенного. Скажем, ее умилили стихи Овсея Дриза, тут же она вступала с ним в близкое знакомство, помогала ему всем, чем могла, будучи известным членом Союза писателей. Он уже и сам как личность умилял ее, она начинала обожать не только его стихи, но и самого поэта, что обычно вызывало у окружающих активное чувство протеста, в данном случае и против стихов, и против поэта – Овсея Дриза. (Восторженность тети Тани часто ослепляла ее, и она бывала жестоко наказана за свою безоглядную доверчивость и преданность.) Но вот появлялась книжка: «Овсей Дриз. Стихи. Перевод с еврейского Татьяны Спендиаровой». И можно было заплакать над этими стихами. Слезами умиления и восторга.

– Зара! – кричала тетя Таня, впархивая на порог квартиры (она никогда не предупреждала о своем приходе). – Бросай все и иди сейчас же сюда! Ты только посмотри, послушай, какую прелесть я принесла. Некогда?!! Бросай немедленно? Ты в жизни ничего подобного не видела (коронная фраза тети Тани). Зара, ты меня слышишь? Иди сюда немедленно! Слушай.

И тетя Таня начинала вдохновенно, но без поэтических придыханий читать стихи. И мама, преодолев момент естественного сопротивления, вскоре заслушивалась. В оценках поэтических произведений тетя Таня не ошибалась никогда. И вскорости я уже видела на газетных полях пять нотных строчек, набросанную на них мелодию, а потом уже слышала по радио или со сцены: «Зара Левина. Вокальный цикл на стихи О. Дриза, перевод Татьяны Спендиаровой». Последнее мамино сочинение.

Все это я очень живо вспомнила две недели тому назад, в Германии, присутствуя при картине, которая уж точно умилила бы и тетю Таню, и маму, не так уж склонную к умилению. Моя дочь Катя играла на рояле «Тик-так», некогда знаменитую мамину песенку на стихи тети Тани, внучка Маша подыгрывала на флейте, а внук Коля пел. Живет «Тик-так». Живет тетя Таня.

Тетю Миру, художницу, я видела в жизни едва ли четыре-пять раз. Она была пролетарских взглядов и не желала иметь ничего общего с «буржуазными» сестрами. Меня однажды ни с того ни с сего, кажется в знак одобрения, больно ударила в живот. И, конечно, среди буржуек-сестер особой нелюбовью выделяла тетю Лялю, Елену Александровну Спендиарову-Мясищеву.

Младшая из сестер, тетя Ляля, больше похожая на отца, с легким отпечатком армянского происхождения в истинном аристократизме внешности – лицо с камеи: изящный, с горбинкой нос, совершенный овал лица, точность и легкость очертаний небольшого рта и карих глаз. Вьющиеся рыжеватые волосы. В отличие от своих сестер тетя Ляля следила за модой, одевалась изысканно, я никогда не видела ее в халате и тапочках. Всегда на каблуках, всегда элегантная. Она оставалась такой до конца жизни. Обитательница и хозяйка роскошного особняка на Николиной Горе и огромной квартиры на улице Грановского, тетя Ляля содержала все это хозяйство в идеальном порядке, и ни в доме, ни на участке – нигде не было ни соринки, ни пылинки. Большой участок полого спускался с холма, заканчиваясь тщательно возделанным огородом, зарослями малины и смородины. Таких овощей и таких ягод я больше и не видывала нигде, и не пробовала. Красота и вкус их находились в полной гармонии. Каменный дом, увитый зеленью (во второй раз я увидела такие увитые зеленью дома, беседки и веранды спустя тридцать лет во Франции), россыпи цветов – роз, лилий, георгин, астр, теннисный корт и крокетная площадка. В детстве я играла там в крокет, в юности научилась играть в теннис.