В долине Маленьких Зайчиков - [5]

Локэ очистил от снега лед и начал долбить его насаженным на палку ножом. Острые осколки больно били по лицу, но Локэ лишь изредка поднимал голову, чтобы взглянуть на луну: ночи стали коротки.

Когда прорубь была готова, Локэ подтащил поближе нарту и, подняв ее за один конец, спустил в темную воду сундук. С глухим всплеском вода приняла тяжелый груз, булькнула и снова стала гладкой, только диск луны отражался в ней.

Локэ двинулся назад, волоча пустую нарту. Вместо облегчения он чувствовал страшную тяжесть в теле.

«Заболел», – подумал он и, немного помедлив, решительно повернул к Гылмимылу, чтобы окунуться в целебную воду.

При лунном свете горячий пар казался еще гуще. Локэ разделся и сложил одежду на нарту. Снег щипал пятки. Локэ осторожно опустил в воду стылые ноги и вместе со снегом соскользнул в пахучий пар. От горячей воды захватило дыхание. Но Локэ знал, что это минутное ощущение: пройдет немного времени, станет легко и приятно. Заняв в воде удобное положение, он ждал. Но облегчение не приходило. Наоборот, сердце будто кто-то сжал железными тисками, и оно вот-вот лопнет и брызнет кровью.

Локэ застонал и попытался выйти из воды. Но силы его словно растворились и выварились в горячей воде. Он цеплялся пальцами за податливый снег, пытаясь выкарабкаться. Твердый наст ломался, а тело, не имеющее опоры, все больше погружалось в воду.

Барахтаясь, Локэ опрокинулся навзничь, и его лицо оказалось под водой. Он невольно глотнул противной теплой соленой воды и закричал. Он кричал, ничего не видя вокруг себя, кроме диска луны, который все больше и больше тускнел, пока не слился с темным небом.

2

В стойбище Локэ смерть не была такой редкостью, чтобы вызвать переполох. Поэтому к похоронам готовились, как к знакомой, неизбежной работе, и делали ее с такой же добросовестностью, как если бы пасли оленей, мастерили новую нарту, собирали ярангу.

Когда Коравье увидел распухшее тело мудрейшего, он не смог сдержать жеста отвращения и отвернулся, чтобы не смотреть на выпученные, как у вареной рыбы, побелевшие глаза.

В пологе выла косоглазая Тилмынэу, жена Локэ, незаметная, тихая женщина, всю жизнь страдавшая от неутоленной жажды материнства.

Локэ не собирался так рано умирать, поэтому у него не было готовых погребальных одежд. По всем ярангам собрали лучшие белые выделанные шкуры и отдали их шить мастерицам стойбища.

В чоттагине яранги Локэ было оживленно, как во время празднества. О чем-то своем разговаривали женщины, проворно, в лад языкам, двигая иглами. Изредка, словно спохватившись, кто-нибудь из них взвывал, и плач, в котором слышалось больше усердия, чем чувства, заглушал громкие голоса мужчин.

Арэнкав и Мивит распоряжались похоронами. Они поминутно обращались к дряхлому Эльгару, получая указания, как достойно проводить в последний путь мудрейшего.

Коравье сидел рядом с молодыми пастухами и говорил о солнце, которое с каждым днем набирало силу.

– Хорошая погода стоит, – рассудительно говорил Инэнли. – Вчера я видел маленькую сосульку, выросшую на рэтэме яранги. Она блестела на солнце, как острие копья.

Пастухи говорили о будущем лете, но старательно не упоминали имени умершего: он ушел, но находится в яранге и слышит разговор. Он не может ответить, поэтому не стоит тревожить его.

Коравье молча слушал друзей, неотвязная мысль отвлекала его внимание. Как жить дальше? Что будет с их стойбищем без мудрейшего, который думал за всех и снял все заботы о завтрашнем дне с пастухов и их семей?

Мивит внес в чоттагин гадательную палку и подал трясущемуся от старости Эльгару.

Арэнкав пригласил Коравье в полог:

– Войдем к нему.

Коравье вздрогнул, сердце забилось от волнения: не хотелось снова видеть распухшее тело Локэ.

Глаза долго не могли привыкнуть к полумраку спального полога, освещенного мерцающим пламенем жирового светильника. Тяжелый густой воздух с трудом тек в легкие, и приходилось широко раскрывать рот, чтобы не задохнуться.

Огромное тело мудрейшего, покрытое куском рэтэма, высилось бесформенным бугром.

Мивит, Арэнкав и Эльгар просунули под голову покойника гадательную палку.

Нужно выяснить у уходящего все его желания: что он хочет взять с собой, на кого обижен, нет ли у него сокровенных мыслей, которые хотел бы поведать оставшимся на долгом пути жизни.

Эльгар допрашивал умершего тихим голосом. Гадательная палка легко поднимала мертвую голову – покойник был сговорчив и не держал зла на живых.

Арэнкав придвинулся к Коравье.

– Ушел от нас мудрейший, – сказал он.

Коравье кивнул.

– Кто теперь поведет наше стойбище по жизни? – продолжал Арэнкав. – Мудрейший не оставил после себя сына, достойного его разума и силы… Ты, Коравье, ему близкий родственник…

– Почему? – удивился Коравье.

– Женат на его дочери.

– Она не родная ему дочь, – сказал Коравье. – Росмунта даже не похожа на него.

– Знаю, – согласился Арэнкав. – Но он привёз ее в стойбище. Росмунта дочь его лучшего друга. Когда умирает друг, его дети становятся детьми друзей.

Мивит вступил в беседу.

– Разве тебе не хочется занять место мудрейшего? – вкрадчиво заговорил он. – Посмотри вокруг себя – люди в растерянности.