В долине лотосов - [52]

Снег все еще падал, тихо падал на землю. Казалось, земля была невообразимо грязной, замусоренной, и ее требовалось во что бы то ни стало обелить, спрятать, прикрыть. Освещая дорогу желтоватым светом карманного фонарика, Гу Яньшань неровными шагами шел к главной улице. Хорошо еще, что мост был уже построен и не нужно было глубокой ночью звать перевозчика.

Когда Гу Яньшань добрался до главной улицы, весь хмель как бы под давлением северного ветра ударил ему в голову. Стоя на середине мостовой, он вдруг начал громко браниться:

– Слушай, дочь проститутки, стерва, сука проклятая! Ты во что превратила наше село? Во что превратила? На улице ни кур, ни уток, ни собак не видно! И взрослые, и дети – все как будто онемели, не смеют слова сказать! Ах ты, дочь проститутки, сама проститутка, стерва! Если смелая, выйди сюда ко мне, я тебе покажу…

Жители всех близлежащих домов проснулись от его крика и сразу поняли, кого ругает «солдат с севера». Из-за холода, а может быть, и из осторожности никто не выглянул, но никто не стал и урезонивать Гу Яньшаня. Некоторые даже жалели, что Ли Госян сейчас уехала в уездный ревком и не слышит, как ее кроют.

В это раннее, предрассветное время, когда зетер объединился со снегом, Гу Яньшань уже не мог сдержать себя. Он бродил по улице и бранился не переставая. Наконец, устав, свалился у ворот сельпо и выблевал хмельную собачатину. Невесть откуда взявшаяся собака стала жадно слизывать со снега эти останки. Гу Яньшань задремал и, думая, что перед ним Ли Госян и Ван Цюшэ, пробормотал в полусне:

– Товарищи Ван и Ли, не деритесь, кушайте спокойно! А я уже наелся, напился и хочу спать… Кушайте спокойно!

Он не замерз и, как ни странно, даже не простудился. Еще не рассвело, еще не открылись лавки на главной улице, а его кто-то уже перетащил на второй этаж зернохранилища. Кто именно, осталось неизвестным.

Глава 4. Феникс и курица

Разъезжая по всему уезду с лекциями об «утренних указаниях» и «вечерних докладах», Ван Цюшэ пользовался большим успехом. Всюду его встречали взрывами хлопушек, громом гонгов и барабанов, а довольно часто дух переходил и в материю – в пиры и застолья, на которых он поглотил столько кур, уток, рыбы и мяса, сколько не едал за всю свою жизнь. Кормили его так вкусно, что из образцового бойца он превратился в образцового дегустатора или, точнее сказать, в образцового гурмана. Но недаром говорит пословица: «Курица, когда ест, кудахчет; рыба, когда ест, прыгает». Даже во время застолий, делясь своим богатым опытом, Ван Цюшэ продолжал следовать за великим политическим движением и обличать преступления контрреволюционеров и ревизионистов, в том числе Ян Миньгао и Ли Госян, захвативших наибольшую власть в уезде. В тот период Ли Госян была не у дел и подверглась критике со стороны революционных масс. Ее бесили неблагодарность и предательство Ван Цюшэ, она кусала губы и поражалась своей слепоте, заставившей ее взрастить такого выродка. Впрочем, поражаться было нечему: ей на ноги упал камень, который она сама подняла. «Я тебя рекомендовала в партию, – с яростью думала Ли Госян, – сделала секретарем партбюро, хотела вывести на общегосударственный уровень, даже питала некоторые тайные мысли насчет тебя как мужчины, а оказалось, что я усердно кормила подлого пса! Ты не только забыл все мои милости, но и ответил на них черной неблагодарностью, сломал мост, через который едва успел пройти, воспользовался тяжелым положением, в каком очутились я и дядя… Да, Ван Цюшэ, ты действительно «Осенняя змея» – ленивая и коварная!»

Среди кадровых работников, находившихся в то время в опале и ждавших решения своей судьбы, ходил такой стишок:

Счастлива курица – у гордого феникса

Выпали яркие перья.

Но стоит им отрасти – залюбуешься,

А та – лишь средь куриц первая.

Ли Госян часто повторяла в мыслях этот стишок, и он придавал ей силы. Действительно, не прошло и года, как ее реабилитировали. Ее дядя Ян Миньгао был назначен первым заместителем председателя уездного ревкома, ввел ее в ревком, а заодно сделал председателем ревкома народной коммуны. У феникса снова отросли красивые перья, и он опять стал царем птиц.

А Ван Цюшэ, прошу прощения, все никак не мог отмыть грязь со своих ног и не годился для того, чтобы стать профессиональным лектором, получающим за это зарплату и постоянно разъезжающим на государственной машине. Поблистав год, другой и вызвав множество подражателей, он фактически породил во всех уголках уезда движение за «утренние указания», «вечерние доклады» и «три верности», а вместе с ним – и целую группу новых «образцовых бойцов», которые произносили свои заклинания уже без всякого местного выговора, помахивали красной книжечкой эффектнее, чем он, но заодно могли цитировать высказывания Мао Цзэдуна и исполнять «танец верности». На их фоне Ван Цюшэ, первым распространивший в уезде всевозможные культовые обряды, постепенно поблек и стал чем-то вроде достояния истории, которое уже не очень интересовало кадровых работников и революционные массы. А вскоре начальство призвало гастролирующих руководителей не отрываться от масс, слиться с народом, вернуться на свои рабочие места и продолжать революцию, не забывая о производстве. ВанЦюшэ вернули в село, сделали председателем ревкома объединенной бригады, и он снова попал в подчинение к Ли Госян. Феникс остался фениксом, а курица – курицей.