В дни войны: Семейная хроника - [4]

Очень было непривычно без радио — без музыки, а, главное, без ежедневных новостей. Так называемую «точку» — обычную «тарелку» — мы так и не завели. Новости читали в газетах, наклеенных на щиты Елисеевского магазина. Прочитав сводку, люди уходили молча, насупившись, не обмениваясь впечатлениями… Грустные новости: фронт очень быстро двигался, наши войска отступали везде, по всему фронту! И хотя в сводках все время говорилось о героизме, тяжелых боях, отступлении на «лучшие стратегические позиции», но факты были ужасны — наши войска катастрофически откатывались и, как говорили, с огромными потерями, на некоторых участках фронта почти без сопротивления, не успевая остановиться и собраться для контрудара. В некоторых местах фронта бои были жесточайшие, потери — тяжелейшие, и все-таки фронт передвигался на восток.

Ленинградское население не очень удивилось, когда Красная Армия стала отступать под натиском сильной немецкой армии, оснащенной первоклассной техникой. Мы были свидетелями недавнего разгрома «победоносной Красной Армии» крохотной Финляндией. Боевым словам давно никто не верил: наши победы давались лишь грудами убитых солдат, которых бросили на финский фронт не оснащенными техникой, не одетыми по-зимнему (а была лютая зима), без налаженной и продуманной связи с тылом. Лишь к концу войны организовали снабжение армии техникой и зимней одеждой. И теперь будет то же.

Мы верили в победу — никогда не сомневались в особенных свойствах русского человека, но знали, что победа эта будет не скоро и цена победы будет страшная… Я давно перестала спрашивать родителей, как они думают, когда кончится война. Мама всегда говорила одно и то же: «Наверное, скоро…»А папа тоже всегда свое: «Может быть, пройдет много лет…» Одно мне казалось, да и всем нам казалось совершенно ясным: первое, что Сталин не подготовился вовремя к войне, хотя всегда к ней готовился. А второе для меня абсолютно непоколебимо: я не допускала, что быть русской земле под немецкой оккупацией — этого не может быть! И для меня это «не может быть» было совершенной уверенностью, думалось лишь об огромных человеческих жертвах, которые потребуются, чтобы изгнать немцев с нашей территории, и думалось о том, свалится ли Сталин со своими коммунистами и если свалится — когда. Казалось, что при такой всеобщей катастрофе — не удержится.

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ НЕЧАЕВ

Алика Нечаева забрали в армию в 1939 году, и его часть находилась к началу войны на юге России, севернее Мариуполя. Часть перед самой войной перевели к румынской границе. Их послали туда, как писал Алик, «освобождать братьев-славян», для которых это было неожиданностью — они об этом не просили! В первые же дни войны эту территорию захватили немецкие войска, предварительно подвергнув ее жестокой бомбардировке. Мы с Аликом, после того как его забрали в армию с первого курса Кораблестроительного института (я была на первом курсе 3-го Медицинского института, расположенного на территории больницы им. Нечаева — деда Алика (бывшей Обуховской больницы)), все время переписывались. Он присылал мне свои фотографии. Так странно было видеть его в военной форме — моего самого дорогого человека, еще со школьных времен… Мы простились с ним вечером, накануне дня, когда его «забрали». И хотя он еще несколько дней был в Ленинграде, в казармах, но не хотел, чтоб я его видела без волос. Так этих дней, потерянных, жалко было…

Алик пришел к нам вечером, в последний раз перед армией, чтобы попрощаться с моими родителями. Помню его уже одетым в зимнее пальто с котиковым воротником в передней нашей квартиры. Мама была с нами, из кабинета вышел папа и был неожиданно очень ласков (хотя, как всегда, немногословен), очень крепко тряс Алику руку: «Возвращайтесь благополучно!»

Мы вдвоем спустились во двор и недолго постояли у колонны при входе в ворота нашего дома. Все уже было между нами сказано. Мы еще раз простились — и Алик ушел.

Я долго сидела на нашей лестнице, на подоконнике окна, в полной темноте и горько плакала. Два года службы в армии мне казались такими бесконечными. Два года без Алика… А оказалось — вся жизнь…

С матерью его, Тамарой Александровной и отцом, доктором Нечаевым Александром Александровичем я иногда виделась. Т. А. меня часто звала к себе домой пить чай и показывать вновь присланные им фотографии. Но я по застенчивости редко к ним ходила, а все фотографии Алик и мне присылал. Как жалею сейчас, что редко ее видела. Я по робости пугалась, когда она, рассматривая через увеличительное стекло, те же милые фотографии Алика в пилотке со звездочкой, горестно вздыхала: «Какое печальное лицо!»

Все два года до большой войны, пока Алик был в армии, между нами была, как и раньше, невидимая духовная связь: жизнь шла своим интенсивным шагом: для меня — с учением, экзаменами, театрами, катком; для Алика — с военными походами, тренировкой, муштрой. Но каждый день, всегда, была эта радостно ощущаемая струна, натянутая между нами. Как ясный музыкальный звук. Всегда живое, трепетное ощущение его присутствия, участия в моей жизни и… счастья.