В дни войны: Семейная хроника - [182]

Один из офицеров: «Как долго вы идете? Пешком?» Мы: «Больше месяца. Пешком». Тот же офицер: «Если вы месяц в пути, пешком, почему же вы (смотрит на нас, усмехаясь) такие беленькие? Не загорели? А?» Мы старались объяснить, пугаясь: «Мы шли рано утром, вечером и ночью. Днем жарко». Майор спросил профессию папы. Спросил, где мы учились, какими языками владеем. Он был спокоен и учтив. Один из офицеров, самый неприятный из двух, с круглым, каким-то деревенским лицом, рассматривая наши документы, вдруг спросил: «А как это так получилось, что вы родились обе в один и тот же год, но с разницей десять дней?» Я ахнула в душе: это сестра, переправляя дату своего рождения, сделала ужасную ошибку. Спокойно я сказала: «Мы близнецы».

Офицер: «С разницею в десять дней? Какой редкий случай!» Я проговорила упавшим голосом: «Да, это очень редкий случай!» Бедная мама! Папа спросил меня, что говорит офицер и почему он сердится. Я папе коротко все объяснила, и тогда папа громко ахнул: «Ну, пропали!» На это круглолицый офицер на чистом славянском языке сказал: «Ох, не добре, не добре!»

Майор все это слушал молча, продолжал рассматривать нас. Потом встал, махнул нам рукою: «Идите ночевать в местную школу, там беженцы ночуют. Вас отвезут туда. А завтра за вами придут и приведут вас в мое бюро, и мы поговорим». И дал распоряжения солдатам, мы не слышали — какие. Нас опять погрузили в грузовик, но уже как-то посердечнее, и солдаты протянули нам плитки шоколада, какие-то галеты и сказали, что время ужина уже прошло и нам дадут кофе только завтра. И нас повезли в школу — очень короткое расстояние. Уже стемнело.

В большом зле школы на полу лежали матрацы, набитые соломой, в ряд. На некоторых матрацах спали фигуры, накрытые с головой солдатскими серыми одеялами. Мы тоже легли, но сон к нам не шел, в томлении думали о том, что принесет нам следующий день. Сбежать мы не могли — и сил не было подняться на следующую авантюру, и документы остались у майора. Тихо переговариваясь, старались утешить друг друга. Папу было невозможно успокоить — он был уверен, что нас завтра арестуют и выдадут в руки Карлова. Его многонедельный покой, когда он не внимал нашим страхам и беспокойствам, заменился (опять завладев папиной душой всецело) трагическим страхом и чувством безнадежности. Мама тихо шептала: «Никто нас не арестует, и никто нас никуда не выдаст — с какой же стати? Если б у них было бы такое желание — не стали бы они давать нам шоколад!» Папа очень тяжко и глубоко вздыхал… Всю ночь мы промучались.

Утром пошли с сестрой за здание школы и в ручье вымыли лица. Было ясное свежее утро, а у нас в душе ужас и сомнение. Мы не могли пить кофе, которые пили все ночующие беженцы. В тоске ждали, когда за нами придут, чтобы решить нашу судьбу…

За нами, наконец, пришел солдат. Он позвал нас к майору, но сказал, что майор будет разговаривать сначала с нами, сестрой и мною, а потом — с родителями. И велел родителям ждать недалеко от его бюро, за громадным валуном у дороги и ни в коем случае не выходить на дорогу, — он за родителями пришлет солдата. Мы так и сделали, оставив родителей там, где было сказано майором, и пошли вслед за солдатом. Вот и здание, где нас ждал майор. Длинное одноэтажное здание. К нашему волнению прибавился ужас: наш потрясенный взор увидел черную блестящую машину Карлова, стоящую перед дверью здания. Солдат, оглянувшись, махнул нам рукой, чтоб мы не останавливались. И мы, как приговоренные, вошли в здание. По длинному коридору со множеством дверей мы шли, не встретив никого. За одной из этих дверей находился сейчас Карлов, за которой? Или он ждет нас в кабинете майора? Мы шли за солдатом — до самой последней двери коридора, расположенной по правую руку. Солдат постучал в дверь, открыл ее и впустил нас. За письменным столом сидел майор. Карлова не было. Только за маленьким столом, — секретарша, спокойная, деловая. Майор указал нам на стулья перед столом. Мы сели. Довольно приветливо улыбнувшись, он нам сказал: «А теперь расскажите всю правду». Своей неожиданной улыбкой он нас совершенно успокоил, и мы с откровенностью и доверием рассказали ему: кто мы, откуда, кто папа, как мы попали в Германию, что мы работали переводчицами в соседнем округе, что нас должны были выдать советчикам, что Карлов, который находится сейчас в этом здании, наш враг и охотится за нами. И даже про документы (они лежали перед ним) рассказали, что они фальшивые. Майор очень внимательно и благожелательно слушал нас и сказал, когда мы кончили: «Я так и думал, что вы неумело прячетесь, только не знал — от кого. Не бойтесь, Карлов сюда не войдет, а вы отсюда выйдете, только когда он уедет. Я пошлю солдата — посмотреть. А теперь я вам и вашим родителям дам официальный пропуск в один из северных городов, самый близкий к границе с британской зоной оккупации. Переходите в британскую зону. Без американского пропуска вы не можете путешествовать».

И майор стал диктовать секретарше текст нашего спасения. А мы смотрели на него «молитвенными» глазами. Мы слушали текст пропуска, который он диктовал, и вдруг услышали, что нашу фамилию он произносит но буквам неправильно. Мы заволновались и осмелились его поправить. А он чуть усмехнулся и снова диктует — неправильно. Мы сообразили, что он нарочно чуть меняет нашу фамилию, чтоб нас спасти, чтоб нас не поймали… Господи, какой прелестный человек! Когда секретарша кончила печатать, он сказал, протягивая нам новые документы: «Теперь вам ваши старые больше не нужны, — и бросил их в мусорную корзинку, — они вам больше беды принесут, чем пользы!» И сказал прислать к нему родителей: «Я им такие же документы дам».