В дни войны: Семейная хроника - [161]

Мы распрощались с милой семьей Богачевых, так любезно и сердечно нас приютивших, и отправились пешком домой в Бад-Нейштадт. Р. не стал нас ждать и еще накануне ушел домой, один. Мы, не торопясь, шли теперь втроем, что было гораздо приятней, мы могли спокойно обсудить наше ненадежное положение. Мне кажется, что именно за время нашего возвращения из Б.-Киссингена папа твердо решил, что наше спасение в том, чтобы поступить нам с сестрой служить переводчиками к американцам: «Переводчиков в американской армии не тронут!» Какая непростительная ошибка — ведь только вчера генерал сказал: «Не верьте нам…» И папа, повторявший «всю жизнь буду помнить…», все забыл… сам себя уговорил… Мне казалось, что нужно, как советовал нам генерал, смешаться с немецким населением, «потерять» все документы, где сказано «Ленинград», сделаться немцами, потерявшими все, беженцами из областей, занятых Сов. войсками. Но папа не слушал, он хотел «попробовать» еще раз американцев. Ему, такому умному, «реально мыслящему», вдруг захотелось верить в нелепость, что если мы будем служить переводчиками, мы каким-то чудесным образом очень легко можем оказаться в Америке. Как папа ошибся! И как мое предчувствие оказалось верным: американцы были опасны — самоуверенные, неискушенные в политике, не хотевшие думать, как правило… Было бы несправедливо обобщать всех американцев, считая их политически слепыми. Конечно, очень многие понимали опасность быть союзником с Советским Союзом. Понимали «временность» такого союза. И понимали беды, угрожающие миллионам русских, рассеянных за пределами Сов. Союза, в этом пожилой генерал в Бад-Киссингене не был исключением. Из нескольких десятков американцев, с которыми в дальнейшем мы общались, главным образом, во время завтраков в офицерской столовой, было несколько, очень к нам расположенных и понимающих положение русских беженцев — некоммунистов. Это были, как правило, офицеры европейского происхождения, родители которых приехали в Америку из Европы, связь с которой, если не всегда — физическая, чаще — духовная, не прекращалась. Таким был очень некрасивый джентльмен — приятный, задумчивый, воспитанный капитан, финн по происхождению. Он любил и понимал музыку, всегда говорил со мною о музыке и просил разрешения переписывать для меня ноты его любимых арий и романсов, когда нам случалось сидеть за одним столом (как будто мы за собою возили рояль!). Этот финн понимал, что такое Россия и что такое Сов. Союз, и ему я рассказывала о финской войне, происходившей перед нашими глазами. Он никогда не задавал глупых вопросов. А большинство американцев спрашивало нас с удивлением: «Почему вы не хотите возвращаться в Россию?» И на наши с сестрой повторяемые объяснения, что СССР — не Россия, а коммунистическое государство, они всегда, как правило, восклицали: «А мы, американцы, очень хотим вернуться домой». Некоторые американцы, попроще, говорили, что они мечтают вернуться в Америку, потому что «дома у нас жить удобнее, чем в Европе. У нас и ванные комнаты лучше. И в каждом доме — несколько ванных комнат! А что же в Германии? Живут, как примитивы? Одна ванная на этаж!»

К нам очень часто подходил с вопросами молодой лейтенант с холодными глазами, живым и недобрым лицом. Было впечатление, что он принадлежал к какой-нибудь социалистической партии или даже, быть может, к коммунистической, он был начитан, главным образом, политической литературой, читал для собственного образования книги советских вождей, советскую пропаганду, переведенную на английский язык. Он было очень «хорошо подкован» в смысле коммунистических идей. И все спрашивал нас очень холодно и требовательно, почему мы не хотим возвращаться в Советский Союз. И нам пытался объяснить, что это прекрасная страна, в которой бесплатное образование и бесплатная медицинская помощь. И за квартиры платят гроши. А мы — отказываемся возвращаться! И еще толкуем о красных и белых русских. У нас нет в Америке ни красных, ни белых — мы все американцы! «Если бы я мог, я бы поехал в Советский Союз учиться! Получил бы бесплатное образование, а то и два образования — бесплатных!» И отказался поверить, что его из Советского Союза не пустили бы обратно в его Америку, потому что он сделался свидетелем жизни и размышлений советских граждан, знал бы «почем стоит» коммунизм и мог бы рассказать и написать на Западе о своих наблюдениях, т. е. он мог бы сделаться потенциальным врагом Советского Союза. Это наш недобрый лейтенант понять совершенно отказывался: «Этого не может быть — я же езжу из Америки куда хочу и возвращаюсь обратно когда хочу, а вы мне говорите, что меня, американца, не выпустят из России!» и с некоторым раздражением добавлял, очень, кстати, бестактно: «Вы, наверное, враги России, вы сделали что-нибудь скверное против России — и теперь боитесь! Ясно, что вы совершили какое-нибудь преступление против своей страны!» А что правительство страны может делать преступление против своих граждан — это у него не укладывалось в голове: «Народ же избрал Сталина сам и сам его переизбирает».

Мы стали этого светловолосого социалиста с холодным недобрым взглядом и манерой не общаться с нами, а допрашивать — побаиваться, он не только нас с сестрой невзлюбил, но и стал громко, со всей американской бестактностью всем, кто хотел и не хотел слушать, заявлять, что мы «или не русские, или враги русских». Становилось очень неприятно приходить в столовую, нам стало казаться, что некоторые американцы нас определенно избегают: уже больше никто не толкался локтями, хватаясь поспешно за спинки стульев у нашего с сестрой стола, и никто не спорил весело за право позавтракать за нашим столом. Мы теперь всегда сидели в обществе привычных спокойных друзей, и с ними спокойно разговаривали. Всегда за нашим столом сидел Майк — милый человек и верный друг. Он иногда грустно говорил: «Не тревожьтесь, но у вас есть враги».