В дни войны: Семейная хроника - [139]

Пока занятия в Д. Г. продолжались и, по-видимому, осенние экзамены будут проходить зимой, перед Рождеством. Из-за частных налетов и тревог мы не могли никак у ложиться с обширной программой до осени. Было похоже, что часть студентов останется еще на один курс — повторный — из-за немецкого языка, который продолжал у них оставаться в рудиментарном состоянии, и не мог вообще считаться «языком». Среди студентов, наверняка остающихся на повторный курс, — был, конечно Володя, моя Ирина, Герта и многие другие. Никто от этого не печалился: никому не хотелось начинать Arbeitsdeinst — трудовую повинность. Володя Штандель совсем не огорчался, что сделался «второгодником»: ему все равно некуда было уезжать, а Дом Гегеля давал ему крышу над головой, о нем заботились — и был рояль, на котором он мог играть, да, кроме того, у него в Берлине появились друзья, что было для него, одинокого, очень ценно.

Советские войска взяли Львов. Папа сказал мне об этом на улице, когда я приехала к родителям в воскресенье и мы с ним, как обычно, вечером шли в кино смотреть «Последние новости». У меня сердце упало — все мои милые друзья остались теперь навсегда по ту сторону линии, разделяющей Европу и коммунистический мир. Дай Бог, чтоб их не стерли с лица земли наступающие войска.

22-го июля 1944-го года, в день моего рождения, с утра в нашей столовой все собрались, приодевшись к завтраку, на моем столике стоял букет цветов и испеченный на кухне Д. Г. пирог, очень большой — на всех. Это была традиция Д. Г. Мне спели хором все полагающиеся поздравительные песни, а я должна была разрезать пирог и давать каждому — кусок на блюдечке. В этот день мы заранее решили поехать за город и провести наши занятия (биология и литература) на лоне природы. Мама собирала уже некоторое время талоны по карточкам и приготовила мне ко дню рождения очень вкусный домашний пирог и печенье, чтобы я могла всех пригласить на пикник. К нам присоединились преподаватели, чтоб не пропустить «день занятий», и мы отправились на метро. Был совершенно прелестный летний день, трава так душисто мирно пахла, небо в легких высоких облачках («летная погода» — констатирует разум), из занятий ничего не получилось — после завтрака все разморились, прилегли на траву: наши преподаватели — первые, мы за ними вслед тоже попадали в траву и проспали беспробудно до вечера. В этот день американцы нас не тревожили.

Тяжелые бомбардировки Берлина продолжались, но не каждый день. Когда же бомбили, то это был ад, т. к. американцы теперь всегда употребляли «ковровые» бомбардировки и уничтожали целые большие районы. Жертв от таких налетов было огромное количество. Если кто был жив, но засыпан в подвале, подобраться к нему не было никакой возможности.

В конце июля был такой налет. После полудня. Мы с группой наших студентов оказались во время начала тревоги близко к Александер плац, решили не бежать в убежище под музей, а переждать налет в подземельях метро. Со всех сторон к подземке бежали люди с чемоданами — и просто прохожие. На бегу они кричали друг другу: «Luftgetahr-15!» («воздушная опасность-15!»); по радио сообщали всегда, какой силы будет налет, сколько приблизительно машин участвует в налете, направление и т. д. «Lg-15» — самый опасный налет — не менее тысячи машин, очевидно, ковровый. День был солнечный, яркий, что тоже опасно — сверху все хорошо видно.

Мы опускались по длинным лестницам — все ниже и ниже, хотелось добраться до самой нижней платформы, уйти в самую глубину земли. Я стала все хуже переносить налеты — от страха у меня теперь неистово болела голова и меня мутило, как от езды в автобусе. Все платформы и пути с рельсами, и туннели были полны людьми с чемоданами, мешками — очевидно, они пришли сюда заранее, когда по радио только сообщили об огромных соединениях американских бомбардировщиков, направляющихся на Берлин. На путях было так же тесно, как и на платформе. Во время воздушной тревоги электрический ток отключали, поезда электрички останавливались и берлинцы устремлялись в туннели. На всех лестницах плотно сидели люди. Мне так хотелось спрыгнуть на пути и забиться в туннель, но Володя меня удержал, он решил, что это всегда можно будет сделать позднее, если будет страшно. В убежище, в которое набивалось много тысяч человек, все было очень хорошо организовано, специальные служащие, ведавшие спасением населения при воздушных налетах, направляли движение прячущихся, говорили, куда идти. и останавливали движение, если платформа была переполнена, направляли поток в другое русло и показывали, как пройти в комнаты «матери и ребенка», в комнате стояли раскладные кровати, была приготовлена вода.

Когда американцы долетели до Берлина, сразу стало ясно, что мы находимся в районе «ковра». Бомбили нас, скидывали все эти тонны бомб или на нас или рядом. Электричество все время выключалось, и мы сидели в темноте и слушали ужасающий гул и грохот. Вся подземка со столбами, лестницами, туннелями гудела и содрогалась под ударами падающих и взрывающихся бомб и от непрерывной стрельбы зениток. Давление воздуха было таким сильным, что, казалось, уши лопнут. Люди сидели, согнувшись, непроизвольно стараясь сжаться в самый маленький комочек. Многие закрывали голову руками, как будто на них вот-вот рухнет потолок. И как всегда, при налетах, в убежище царила полная тишина, никто не разговаривал, не вскрикивал, не стонал, не бежал — слышен был один грохот бомбардировки, а люди сидели, затаившись, как звери, когда им больше некуда бежать от погони. Налет продолжался несколько часов, с небольшими перерывами между улетающими и вновь прилетающими «волнами», которые летели опять и опять — и все кидали и кидали бомбы. В перерывах между «волнами» по громкоговорителю сообщалось, какие улицы разрушены, номера домов, которые горят, и просили жителей этих улиц (только мужчин) — выйти помогать тушить пожары. Каждый раз, когда сообщались названия улиц и номера горящих домов, кто-нибудь ахал, плакал и начинал метаться. Вскоре стали просить всех мужчин выйти для тушения пожаров. Сообщили, что разбито здание полиции — кажется, оно выходило одной стороной на площадь. Часов через пять после начала бомбардировки грохот стал стихать и после некоторого времени полной тишины прозвучал «отбой!». И все сразу заговорили, закопошились, стали собирать свои пожитки и потянулись вверх по лестницам, к выходам. Когда все задвигалось, стало казаться, что совсем нет воздуха, как будто его весь издышали, и мне показалось, что за эти несколько часов силы мои куда-то ушли; посмотрела на осунувшиеся лица Ирины, Елены — они тоже смертельно устали, но Елена стала уже приходить в себя, заулыбалась и стала шутить, подбадривая нас. Володя был как всегда бледен и невозмутим: «Если Д. Г. еще стоит, ты должна поесть и лечь отдохнуть», но не верилось, что после такого налета еще что-нибудь может стоять на земле. Выбрались на улицу и не узнали мира Божьего: еще по времени был светлый день, но небо было совершенно темное от дыма, дышать было очень трудно — со всех сторон горело. Во время «ковровых» налетов американцы после фугасных бомб бросали фосфорные бомбы, которые вызывали не просто пожары, а благодаря вызываемой фосфором очень высокой температуре — жару, все испепеляющую. Образовывался быстро разрастающийся «огненный вихрь», справиться с которым было невозможно, нужно было бежать от него, спасаться, а он двигался с ужасным гулом, ревом и всепоглощающим жаром захватывал огромные районы, сжигая все живое на своем пути. Это была адская, нечеловеческая выдумка истребления.