В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - [44]

Старику императору это не понравилось. Он потом говорил одному из своих придворных: «Чернин дал очень верный отчет о Румынии, но дорогу через Россию он проспал».

3

Развитие политики Румынии за время войны распадается на три периода. Первый относится к царствованию короля Карла. За это время нейтралитет был обеспечен. С другой стороны, в эти месяцы нельзя было рассчитывать добиться активной поддержки Румынии, потому что в начале войны наше положение на фронте было столь неблагоприятно, что румынское общество не стало бы добровольно выступать за нас, а насильственные требования, как мы уже говорили, не соответствовали характеру короля.

Иное было положение во время второго периода, охватывающего время от смерти короля Карла до нашего поражения под Луцком. Этот второй период принес величайшие за эту войну военные успехи Центральных держав. К этому периоду относятся покорение Сербии и завоевание всей Польши. Повторяю еще раз – за эти месяцы можно было бы добиться активной поддержки Румынии. Но я все же считаю нужным определенно установить, что если предварительные условия для вмешательства Румынии не были созданы, то виноват в этом не тогдашний министр иностранных дел, a vis major в виде венгерского вето.

Мы уже говорили, что Майореску согласился бы поддержать нас только при обещании, что Румыния получит кусок Венгрии. Ввиду того что министерство иностранных дел Австро-Венгрии решительно отклоняло такие проекты, желательная для Румынии территория никогда не была определена точно, но речь, вероятно, шла бы о Семиградии и части Буковины. Я не могу сказать, согласился бы на такое предложение граф Буриан, будь он свободен от посторонних влияний, но несомненно, что даже если бы подобная мысль ему улыбалась, он бы не смог ее провести против воли венгерского парламента.

Конституция требовала, чтобы в делах, касающихся самой Венгрии, венгерский парламент был суверенен, а заставить Венгрию пожертвовать частью своей территории можно было разве только с помощью оружия. Между тем совершенно ясно, что было величайшим абсурдом провоцировать во время войны вооруженный конфликт между Веной и Будапештом.

Мой тогдашний германский коллега фон ден Буше вполне разделял мой взгляд, что Венгрия должна была принести эту жертву, чтобы добиться поддержки Румынии. Мне кажется, что тогда, как и перед объявлением войны Италией, Берлин оказал соответствующее давление на Вену, но оно имело результатом лишь закрепление и углубление отказа Тиссы. Конечно, для Германии это дело было вообще проще, так как она бы при этом сильно выиграла за счет чужого кармана. Передачу румынам Буковины, вероятно, удалось бы провести, потому что Штюргк на это согласился, но румыны не хотели им удовольствоваться.

Что отказ в отдаче Семиградии исходил от Венгрии, было совершенно ясно. Но отказ этот не был специальным делом Тиссы, так как кто бы из венгерских политических деятелей ни стоял во главе кабинета, он все равно защищал бы эту точку зрения.

Я тогда посылал к Тиссе доверенное лицо, дабы объяснить ему настоящую ситуацию, и умолял его от моего имени пойти на уступки. Тисса вел себя очень сдержанно, но написал мне потом письмо, в котором заявлял раз навсегда, что «о добровольном отказе от венгерской территории не может быть и речи и что венгры будут стрелять по всякому, кто попытается отнять хотя бы квадратный метр венгерской территории».

Итак, делать было нечего. Но мне все же кажется, что это был один из важнейших периодов войны и что если бы он был использован, то он мог бы оказать влияние на конечный результат войны. По словам наших генералов, военное продвижение во фланг русской армии было бы весьма ценным достижением, с помощью которого гениальный прорыв при Горлице увенчался бы действительным успехом. Но политика не поддержала стратегию, и прорыв при Горлице не имел длительного значения.

Отрицательное отношение венгров объяснялось двояко: во-первых, венгры были принципиально против такой меры, а во-вторых, они до последней минуты не верили, что Румыния не останется нейтральной и что если мы не увлечем ее за собой, нам придется рано или поздно бороться против нее. Тисса всегда спорил со мной по поводу моего «пессимизма» в этом вопросе и до последней минуты подчеркивал, что Румыния не посмеет выступить против нас.

Только таким образом объясняется полная неожиданность вторжения румын в Семиградию и богатство добычи, захваченной ими. Мне бы лично удалось сделать гораздо больше для многочисленных австрийцев и венгров, проживавших в Румынии, которым после объявления войны пришлось перетерпеть много ужасов, если бы мне была предоставлена возможность ясно и определенно предупредить их о готовящейся катастрофе. Но Тисса в целом ряде писем умолял меня не создавать паники, так как она, по его мнению, возымеет неисчислимые последствия.

Поскольку я не знал, да и не мог знать, что тайна, которую от меня требовали, находится в определенной связи с нашими военными приготовлениями, то я, конечно, придерживался ее весьма строго. Буриан, по-видимому, до некоторой степени доверял моим отчетам, так как за некоторое время до объявления войны отдал приказ перевезти в Вену все секретные документы и казну, а также поручил голландскому посланнику охрану наших соотечественников. Но Тисса сознался мне впоследствии, что он считал мои отчеты чересчур пессимистичными и боялся отдать приказ об эвакуации Семиградии.